Библиотека

Между силой и бессилием

Около трех месяцев пролежала я так, в сумеречном сознании, обессиленная от высокой температуры и морфия, который должен был облегчить мои невыносимые страдания. Слышала я почти все, но делать осознанно ничего не могла. Я как будто бы парила в воздухе и наблюдала за всем со стороны. В течение всего этого времени меня искусственно кормили. Густые, плотные, прозрачные жидкости текли через зонд в мой желудок. Иногда у меня было ощущение, что я лопаюсь. Я пыталась сказать, что мне достаточно. Но мои протесты не принимались во внимание - предписанное количество питательного раствора должно было быть "проглочено".

С пробуждением сознания стало приходить ощущение реальности. И однажды я осознала мою полную беспомощность. Я страшно испугалась. Пришла в голову мысль покончить с этой жизнью, и она становилась все отчетливее. Я видела, что уже никто не воспринимал меня всерьез, никто не говорил со мной о моем состоянии - ни о жизни, ни о смерти. Я часто слышала, как говорили: "Она будет ходить!" Но никто не может так хорошо лгать, чтобы больной этого не заметил.

Шесть долгих, мучительных лет предстояло мне провести в палате интенсивной терапии. Для многих пациентов она становилась последней инстанцией в их земной жизни. Так многих моих товарищей по несчастью унесла смерть. Я же самостоятельно преодолела самую опасную фазу детского паралича.

Мало было такого, чего я не насмотрелась и не претерпела за годы, проведенные в госпитале. - Иногда с нами лежали и алкоголики. У них были приступы белой горячки, им мерещились белые мыши, змеи и привидения, которые шмыгали по комнате. А потом они просили алкоголь.

"Девушка, где мое пи-и-иво?" В минуты просветления они шли к тележке с медикаментами, где был лавандовый спирт, которым медсестры протирали лежачим больным ноги, спину. Алкоголики его не разбавляя. Они поворачивались ко мне, прикладывали палец ко рту и просили: "Эй, ничего не скажешь!" И я молчала, а когда приходили медсестры, бутылки были уже пусты.

Иногда с соседних кроватей доносились очень вкусные запахи. Как я тогда мечтала, чтобы у меня восстановились глотательные функции! Слюну я уже давно могла глотать. Вначале только уголками рта, и очень часто голова моя лежала в сырости, что вело к пролежням. Итак, самым заветным моим желанием было снова ощутить во рту вкус пищи. Но сестрам, ухаживающим за нами, не было до этого никакого дела. То не хватало времени, то не подходила для меня еда, или уже было заказано зондовое питание. Скорее всего, дело было в том, что процесс кормления через зонд занимал у них гораздо меньше времени, чем, если бы меня кормили по-настоящему. А сестры всегда были перегружены работой, спешили. Поэтому моменты, когда возникал тихий, доверительный разговор или близкое, теплое общение, были чрезвычайно редки. Да и за них нам приходилось расплачиваться - старшая медсестра давала страшный нагоняй. Но, несмотря на это некоторые медсестры все же продолжали со мной дружеские отношения, так как любили меня. Это чувство переполняло и меня.

Моя тогдашняя подруга, начинающая лаборантка, очень много рассказывала мне об одном враче-греке, восторгаясь его обаянием и дружеским обращением. Я же за годы, проведенные здесь, стала неисправимым скептиком, поэтому объясняла ее восторг безграничной влюбленностью. И вот однажды, во время ночного дежурства, этот врач ко мне в палату. И я воочию убедилась в что все, что слышала о нем от подруги, правда. Он очаровал меня. Даже ввел в смущение предложив выполнить мое заветное желание. Не слишком надеясь на успех, я сказала о своей мечте - что-либо самой пожевать. При этом кровь ударила мне в голову, так как я знала: врача нельзя загружать такими пустяковыми просьбами. Слезы покатились у меня из глаз, и втайне я ненавидела больного рядом со мной, который мог есть хотя бы даже и среди ночи. Я бы охотно отдала ему свое бремя. "Успокойся, - утешил меня доктор, - я принесу тебе что-либо с дежурной кухни". Я посмотрела на него с ужасом, опасаясь, что нас застукает медсестра. Как нарочно, в этот важный для меня момент дежурила сестра Диабела Вахэ, которая меня называла не иначе, как чертом и относилась ко мне соответствующим образом. Но к моему счастью, все обошлось - врач вернулся очень быстро. Он принес мне манную запеканку с абрикосовым компотом и заботливо меня накормил. Хотя с соседней кровати пахло мясом, мой обед показался мне просто райским.

Этой поистине волшебной ночью я спала глубоко и хорошо. А утром с гордостью сказала сестрам, что могу есть самостоятельно и мне не нужен этот жуткий шланг. Через час его удалили. Какое же это было счастье!

Правда, не все из обслуживающего персонала разделяли мое ликование, ведь то, что было для меня облегчением, оборачивалась для сестер лишними хлопотами, которых требовало мое кормление.

Та же самая утомительная борьба началась, когда я почувствовала, что мне не нужен катетер для мочевого пузыря. Однако врач заявил, что нужно сделать специальное обследование. Этому сопротивлялись и сестры, особенно одна из них, которая меня просто не выносила. Она упорно отказывалась идти мне навстречу и все время жаловалась врачу, что я ничего не хочу делать сама. Она меня просто не выносила, а почему, я никак не могла понять. Я была оскорблена. Каждый мой прогресс укреплял во мне самосознание, и продвигал меня немного вперед.

Мне только было непонятно, почему никто со мной этому не радуется. Я так редко чувствовала себя в безопасности, я не была никем любима, за исключением двух или трех сестер. Им я до сих пор благодарна. Ведь они были постоянно загружены работой, как и все остальные. Я думаю, что продолжительный стресс и постоянное беспокойство мешали остальным сестрам проявлять истинные чувства. Да были ли для них желанными те теплые чувства, которые им иногда дарило время?

А между тем, мое состояние оставалось очень тяжелым, меня мучили страшные боли, от которых я боялась потерять рассудок. Несмотря на сильные медикаменты и ежечасную медицинскую помощь, я эти приступы иногда не выдерживала. Большие часы отсчитывали бесконечно тянущееся время. Я уже не могла различать циферблат, не говоря о цифрах. Мои веки были словно парализованы, в глазах все двоилось, а порой я вообще переставала видеть. И я не могла повернуть голову к часам. В довершение ко всему, вдруг пропал голос. Когда боль становилась нестерпимой, я вынуждена была подавать знак, прищелкивая языком.

Но сестра Диабела не слишком спешила мне на помощь. Она или совсем не приходила, или останавливала мой дыхательный аппарат, перекрывая подачу кислорода. Но самой страшной пыткой было "штрафное положение", которое она мне устраивала под предлогом, что хочет мне помочь. Она еще в самом начале пыталась убедить меня в этом. Штрафное положение было самым ужасным, что можно себе представить. Со всей силой, стиснув зубы, она закидывала мои парализованные руки высоко над головой на спинку кровати и клала на них песчаную подушечку. Иногда ей это не удавалось, так как мои сухожилия из-за паралича были укорочены, напряжены, и тогда эта подушка падала. Тогда она наваливала на меня две или подушки. Непереносимая боль вызывала обильное потоотделение из всех пор, мое сердце готово было вот-вот остановиться, и я была почти в бессознательном состоянии. Если бы она делала это с любовью и осторожностью, возможно, это была бы нужная терапия. Но в ее исполнении это было не лечение, а ужасное мучение. Я дергалась в судорогах, и слезы текли из моих глаз.

К отключению дыхательного аппарата я привыкла. Но неосознанный страх перед удушьем -сознание того, что я не могу самостоятельно сделать ни одного вдоха, - вселял в меня ужас. И это повторялось почти ежедневно. Вначале я чувствовала, как мое сердце бьется все сильнее, потом я ощущала его стук в своих ушах, грохот разрастался до такой степени, что мне казалось, будто над моей головой пролетает реактивный самолет. Затем следовал короткий миг забытья: я успокаивалась - борьба оставалась позади, ни боли, никаких забот я не чувствовала, моя душа вылетала из тела, как бабочка из куколки. И я, легкая до невесомости, видела себя со стороны лежащей в постели. Медсестра бежала в соседнюю палату, чтобы обслужить другого больного, и я своим сознанием следовала за ней...

Я наблюдала, как она управляется с больным. Между делом я все время смотрю на часы, которые висят у нее на шее, сегодня я вижу их более отчетливо. Диаметром они около двух сантиметров, металлические, с черным циферблатом и с красной секундной стрелкой. (Кожаный ремешок всегда был черным). Она следит за критическим моментом - больной не должен умереть, она не хочет за это нести ответственность. С некоторой долей любопытства, напряженно и немного нервно слежу я за прыгающей секундной стрелкой. Время от времени я рассматриваю свой "мертвый" корпус. Подключит ли она меня вовремя? Конечно же, подключит, хотя все дольше и дольше она заставляет ждать мою оболочку. Сестры обсуждают, между собой детали:

- Удивительно, Нина никогда не синеет!

- У нее всегда красные щеки!

- Как ей удается так долго выдерживать без дыхательного аппарата?

Они так увлекались этой процедурой, что один врач посоветовал им быть поосторожней. Конечно же, их экзекуции так меня изматывали, что я спала потом три-четыре часа, в течение которых не беспокоила сестер. Таким образом они и устраивали себе передышки.

Однажды молодой врач, только что начавший работать в госпитале, рассказал моей маме о том, что они со мной делают. Совершенно шокированная, она спросила, правда ли это. Я подтвердила, хотя была убеждена, что мне никто не поверит и посчитают меня ненормальной.

Моя бедная мать едва дождалась окончания свидания. Если я правильно поняла, она ушла даже раньше времени. Моя бабушка взяла в руки свой бадик. Она всегда его брала, если ей угрожала опасность. Вдвоем они поспешили к городскому врачу. Как мне рассказали позже, эта встреча произошла не так гладко. Он кричал, что они нагло лгут, обозвал бабушку "русской свиньей", говоря, что пусть она возвращается назад, в Россию, если там лучше. Маму попрекнул тем, что она была незамужней. "Совершенно ясно, что вашей дочери не привыкать лгать, ведь она растет без отца, - и в заключение добавил: И вообще она, так или иначе, ненормальная. Она не в своем уме".

И, тем не менее, сестру Диабелу перевели в другое отделение. В сущности, для меня это не имело особого значения, так как были еще две сестры, которые проделывали со мной эту ужасную процедуру. Но я была еще слишком больна, чтобы защититься. Вторая сестра переняла лишь указания сестры Диаболы. Она сокращала зависимость от машины и делала это только при переворачивании моего туловища или когда протирала мне спину. Но для меня это было слишком долго. Я не могла вынести больше это состояние. Страх был так велик, что я начала лгать. Уже за час перед страшными процедурами я начинала жаловаться на головную боль, вздутия, тошноту и т.д. Это были основания не оставлять меня без воздуха и плюс еще я получала обезболивающие таблетки.

Это было начало моей борьбы за жизнь. И было мне 16 лет...

Одиночество, глубокие раздумья, безнадежность и страх - вот мои постоянные попутчики. Меня окружила огромная темная дыра. Хотя мои мама и бабушка ежедневно сидели возле моей постели в положенное для посещения время, возможности выбраться из этой дыры все равно не было. Без цели, начала и конца я в ней прозябала. Бесконечно долго.

Перед поиском лекарств я пережила учебу, в которой я попыталась найти жестокую правду с помощью ранее прочитанных дешевеньких романов, переписанных в тетрадь, что мне удавалось на короткое время. Я идентифицировала себя с главным героем и парила в сконструированном моей фантазией пространстве.

Эти дневные мечты я уносила с собой в ночь. И все время с заоблачных высот своих фантазий я шлепалась со страшной силой о землю. Земля горела и небо пылало. А где же была я? Для многих пациентов палата интенсивной терапии была последней ступенью их долгой или короткой жизни. А я, находясь здесь многие годы, не жила - но и не умирала!

А коль уж смерть мне была дарована, я стала учиться жить. Хотя бы тому, чтобы поглощать свой завтраки, обеды и ужины рядом с умирающими и страдающими соседками по палате и при этом даже умудряться получать удовольствие от еды. А что еще мне оставалось? Чтобы как-то противостоять враждебной ко мне реальности, я взяла себе за правило никогда не выходить из себя и оставаться с виду спокойной. (Хотя даже казаться бесчувственной мне никогда не удавалось). Эта тренировка помогла приобрести закалку, которая помогала мне тогда и помогает сегодня воспринимать чужую боль и страдание, сопереживать, сочувствовать, не выходя из равновесия. Это позволяет мне правильно понять ситуацию и быть с людьми в тот момент, когда я им нужна.

Моя бабушка, угнетаемая ощущением бессилия и беспомощности, желая задобрить персонал, приносила медсестрам дорогие торты в надежде, что они мне будут больше уделять внимания и любви. Мое несчастье состарило эту добрую женщину и лишило смысла жизни. И когда я уверяла, что ее присутствие, ее жизнь приносят мне свет, бабушка считала, что я говорю ей это из вежливости; Мою маму этот удар тоже подкосил - она потеряла под собой опору, на которую так рассчитывала. Мое сильно развитое чувство ответственности, которое я очень рано приобрела, вновь проснулось во мне. Я становилась еще разумнее и сильнее, но чувство одиночества не покидало меня.

Постепенно во мне усиливалась потребность поговорить с кем-либо о моих истинных чувствах, о моей бесконечной печали и безнадежности. В начале болезни я получала много писем, цветов и подарков от друзей и подруг. И больше всего от Хансрюди - мальчика, которым я впервые серьезно увлеклась. Я ведь находилась в самом расцвете юности - в шестнадцать лет, когда меня сразил недуг! Исе мои письма мне прочитывала сестра Диабола, не допускавшая, чтобы я читала их сама или давала маме. До сих пор не понимаю, почему открытая ненависть горела в ее в глазах. И чем нежнее были слова, обращенные ко мне, тем больше она злилась.

Все, чему радовались со мной другие, почему-то приводило ее в неистовство. Она называла меня испорченной и считала, что я понесла наказание по заслугам, и что я действительно "черт в юбке".

Я все время думала, было ли у нее основание ревновать ко мне? Отец сестры Диаболы был директором детского дома для мальчиков. Однажды, когда после обеда меня посетил Хансрюди, у нее как раз было дежурство, они встретились. Мой друг побледнел. Я не имела понятия, почему, но очень испугалась. По моему настоянию он рассказал мне, что эта сестра - дочь директора интерната, где он провел два года, так как его отец рано умер, а мать вынуждена была пойти работать. Хансрюди не мог забыть, как Диабола постоянно дразнила всех мальчишек и обольщала, пока мальчики не начинали реагировать. Потом, плача и жалуясь, она сидела на коленях у отца и выдумывала всякие ужасы, пока отец не наказывал этих мальчиков. Мы вместе поплакали над этим горестным воспоминанием, а мой страх перед этой сестрой стал огромным, как гора, которая меня вот-вот раздавит.

Что должно было произойти после этого посещения? Как только закрылась дверь за последним посетителем, я сразу же услышала самые невероятные упреки и оскорбления в свой адрес. Я не могу повторить все те гадости, что она произносила. Поток брани был бесконечен. Затаившись, я проглотила все. Из страха быть ею наказанной, я никому об этом не сказала. В моей голове и сердце был один единственный вопрос, на который я и сейчас не могу найти ответа: зачем эта женщина стала медицинской сестрой? Через несколько лет она умерла от сердечной недостаточности. Однажды она рассказала одному санитару, что, будучи ребенком, она не во всем могла принимать участие, так как у нее был сильный порок сердца. Она также подчеркнула, что была всегда очень ревнива.

Мое честолюбие предостерегало меня от повторения ошибок - получив горький урок, я не могла уже никого попросить о помощи. А между тем, мое состояние несколько улучшилось - внутренняя дрожь, потливость, приступы головокружения и страха прекратились, и я стала задумываться над своим положением. Мне захотелось чему-либо научиться, чтобы кем-то стать. Ради этого я готова была стать рабочей лошадью, синим чулком - кем угодно! И я начала свою третью попытку.

Все мои небольшие силы в больнице отнимала борьба за выживание. Мозг мой законсервировался - так выращивают гусей, искусственно вызывая у них увеличение печени. Вы когда-нибудь видели это? Это ужасно. А результат - вкуснейший деликатес.

В подобной консервации я держала свою душу. Я запретила себе какие-либо чувства. Куда уж мне со своими чувствами! Часто я спала по три - четыре часа. Для чего мне спать? Для моего тела и души это жестокое обращение, просто ужас! Но я готова была заплатить любую цену за свое интеллектуальное развитие.

В этом мне помогали добрые, отзывчивые люди. Очень любезный пастор и врач, весьма милый человек, поддержали меня в моей работе. Врач слушал со мной классическую музыку и читал мне о выдающихся классиках. С пастором я долбила Латынь, часами слушала философские рассуждения о Боге и о мире. Когда мой голод по духовной пище постепенно утолился, возродилась моя полностью подавленная ранее духовная жизнь. И начала проявляться очень стремительно. Когда мама спросила главного врача, хорошо ли то, что я высказываюсь в беседах с психологом, он ответил: "Это необязательно, но так формируется личность!"