Библиотека

Голубые джинсы

Моим обычным и привычным состоянием в детстве, как я уже говорила, было одиночество. Чтобы хоть немного развеять мою меланхолию, мама и бабушка поддались на мои уговоры и решили купить мне джинсы. В один из пасмурных дней - или я его таким ощутила? - мы отправились за покупкой. Уже сам магазин показался бабушке отвратительным местом, не говоря уже о том, в какое смущение ее привело разъяснение продавца, что теперь принят единый покрой брюк для женщин и мужчин.

- И что, все носят с таким гульфиком?- недоумевала бедная бабушка.

- Ну да, сейчас это уже не проблема, - успокоил ее галантный продавец.

После двух-трех примерок мы нашли, наконец, нужный размер и я получила свои первые джинсы. Они сидели на мне, как влитые.

- Но они же тебе малы, - сокрушалась бабушка, - в них все видно.

Молоденький продавец уловил мольбу в моих глазах и попытался поддержать:

- Ну что вы, госпожа, наоборот даже велики. Джинсы должны сидеть как вторая кожа. Для этого их надо намочить, надеть и на себе высушить.

Бабушка уже ничего не понимала. Наверняка, она думала, что ее просто-напросто разыгрывают. Она оплатила покупку и мы распрощались. Провожая, продавец подмигнул мне и показал поднятый вверх большой палец. Я была очень довольна.

Дома я тут же пошла в ванную комнату и в точности выполнила все полученные в магазине рекомендации. Когда я вошла в комнату, бабушка, увидев, что с меня стекает вода, пришла в ужас: как можно ходить такой мокрой! Я побежала на улицу, где еще светило и пригревало солнце. Высохнув, джинсы действительно стали как вторая

кожа. Для того чтобы застегнуть молнию, я должна была лечь на кровать и сделать выдох. А чтобы их снять, требовалась экзекуция посерьезнее - я должна была сесть на кровать и держаться за гря-душку двумя руками, а кто-то другой стягивал с меня брюки за обе штанины. Все это сопровождалось моими воплями, увертками, хохотом. Только со второй или третьей попытки обычно удавалось меня раздеть.

Одна моя подружка, считавшая, что такие джинсы выглядят на девушке очень сексуально, брала у меня их для особых выходов. Так как она была полнее меня, то мои трудности вскоре кончились - джинсы подрастянулись и стали легко сниматься. Хоть мне и жалко было, что джинсы растягиваются, я давала ей их, пытаясь - каюсь теперь -таким образом завоевать ее расположение. Ну и конечно, меня, как павлина на свадьбе, распирала гордость от того, что у меня была такая редкая вещь.

Однажды теплым осенним вечером я сидела одна в своей комнатке. Собственно, с большой натяжкой можно назвать комнатой это сооружение. Скорее это была большая ниша, отделенная от прихожей цветной занавеской. Отсюда, как и из любой другой комнаты, можно было слышать все, что делалось в нашей квартире. И поэтому у меня было такое ощущение, что я все время нахожусь под наблюдением. Иногда я слышала взрослые разговоры и дискуссии, которые проходили между мамой и бабушкой, мне было стыдно, я зажимала уши. В такие минуты мне хотелось весь мир стереть в порошок. А иногда я просто убегала. Гуляла вокруг дома или уходила к соседу - профессиональному наезднику.

Он жил под нашей квартирой в боковом крыле жилого блока в двух совершенно маленьких комнатах. Не знаю точно, кем он был по национальности - австрийцем, поляком или чехом. Это меня тогда не интересовало. Его профессией была работа с лошадьми, он должен был их тренировать, ухаживать за ездовыми лошадьми и выступать на скачках.

Мне было запрещено общаться с ним, вероятно, потому, что он был не совсем чистоплотен в своих сексуальных связях. Я об этом ничего не знала, а он не проявлял при мне ничего такого. Но каждый раз, когда я стучала к нему в дверь, мое сердце готово было выскочить из груди, и мне сразу вспоминались предостережения взрослых. Возможно, еще и поэтому меня бессознательно тянуло к нему. Во всяком случае, я всегда чувствовала какую-то неуловимую прелесть в нашей дружбе. Он был намного старше и зрелее, я могла ему излить душу и получить совет.

Моя искренность располагала к откровенности и однажды он рассказал мне многое о своей работе, о строгом мастере и о своем тяжелом детстве. Я была так тронута, что громко разрыдалась. Он положил свои сильные руки мне на плечи, посмотрел мне в глаза и тихо сказал:

- Запомни, мы живем, чтобы бороться. Несмотря ни на что, в жизни есть много прекрасного. А сейчас давай расскажем друг другу что-нибудь веселое, - так он мог оборачивать грустное в смешное, скучное в веселое. Запретные посещения облегчали мне сердце, придавали силы и смелость, которых мне так не хватало! А я хотела не только принять эту борьбу за Жизнь, но и - выиграть!

Но однажды я увидела, что комната полна чемоданов. Некоторые еще были открыты. Ошибки не было - мой утешитель собирал вещи. Грустный сидел он на кровати и, когда я вошла, тихо сказал:

- Мне нужно идти.

Я обвела взглядом голые стены - картины были сняты, книги убраны с полок, все углы пустой комнаты отзывались многократным эхом: "Мне нужно идти, мне нужно идти... мне нужно идти..." сердце горестно сжалось - только я нашла

верного друга и хорошего собеседника, которому могла доверить свои сокровенные мысли, и вот он уезжает. Он не дал мне объяснений. Но у меня было подозрение, что он вынужден был уехать из-за злоупотребления алкоголем.

Я немного помогла ему паковать вещи, а потом не выдержала, побежала по крутым ступеням вниз, споткнулась, упала, расшибла колени... "Так тебе и надо, - сказала я сама себе, - не ходи, куда не надо". Быстро поднялась и помчалась дальше, торопясь укрыться в своей комнате. Но в комнате без двери не спрячешься со своими чувствами. Никогда, никогда я не забуду его первое и последнее - прощальное - объятие.

Несколько дней спустя, внешне снова улыбающаяся и счастливая, ворвалась я с шумным ликованием в квартиру. За сочинение по немецкому я получила хорошую оценку.

- Ну что, светопреставление закончилось?- услышала я вопрос бабушки.

Пахло очень аппетитно и я пробралась на кухню посмотреть, что же готовится на ужин: рис, печень и салат. Довольная, я уселась делать уроки. От душевной травмы я еще не оправилась, но у меня была способность глубоко на дне своего сердца прятать страдания. И пока эта дверца была закрытой, я чувствовала себя очень хорошо.

Долго еще после этого, сидя за уроками, я устремляла в даль тоскливый взор - еще недавно я могла различать фигуру тренирующегося наездника. Аккуратно сделав уроки, я улеглась на кровать с намерением дочитать начатый роман. Хотя "читать" - не совсем верное название того, что я делала. Читать я любила, книги просто "глотала". При этом я так вживалась в тот мир, что ничего не видела и не слышала вокруг себя. В эти моменты меня, наверное, можно было вынести вместе с кроватью и я бы этого не заметила. Вдруг до меня дошло, что меня, громко зовут.

Нина подросток

- Что-нибудь случилось?- испугалась я.

- Нет, но я уже много раз тебя звала ужинать, -в комнату заглядывала бабушка.

Ну что ж, я, собственно, этому рада. Мы были бедны и далеко не всегда у нас такой роскошный стол.

Громко напевая и подпрыгивая, подхватила я блюдо с дымящейся печенью и понесла в комнату, где, следуя старой семейной традиции, мы совершали трапезу. И тут случилось ужасное - я споткнулась о половичок в прихожей, упала, а драгоценное блюдо, выскользнув из моих рук, с громким треском разбилось. Мягко шлепнула об пол печень... Испуг, досада, горе навалились на меня одновременно! Видя мое состояние, бедная бабушка принялась утешать меня. В конце концов, мы решили собрать с пола кусочки печени, промыть их и снова прожарить. Я несла блюдо с печенью во второй раз к столу. На этот раз я шла так, как если бы несла хрупкое ювелирное изделие. Мама и бабушка медленно шли за мной, готовые подстраховать... Из трех уст одновременно вырвался громкий вздох облегчения, когда я благополучно поставила блюдо на красиво сервированный стол. Я должна была довести зто важное дело до конца, чтобы не чувствовать себя в дальнейшем ни к чему не годной. Весело болтая, мы стали наслаждаться едой, несмотря на то, что меня с детства учили не разговаривать за столом.