Библиотека

Часть первая. Исцелись сам | Одолевший неподвижность

Катастрофа

Огорошенный судьбой, ты все же не отчаивайся!
Козьма Прутков

Приближается февраль, и меня снова (в который уже раз!) охватывает тревога. И... надежда. Что за месяц это такой, февраль, месяц-коротышка? Многие любят его: конец зимы и холодов, впереди весна с ослепительно ярким мартовским солнцем, веселыми, говорливыми ручьями, веточками мимозы... А я боюсь февраля и одновременно жду его.

В этом месяце в моей жизни происходило много неприятного, тяжелого, трагического, но именно в феврале совершались и самые радостные для меня события.

В феврале 1932 года меня, сироту, усыновила чужая женщина, ставшая самым дорогим человеком. Февраль был месяцем ее рождения, и день, когда мы отмечали это событие, всегда превращался в радостный праздник. Этот же месяц был месяцем смерти мамы.

В феврале родились оба моих сына, мальчики моей мечты, с которыми мне в силу обстоятельств так и не пришлось жить вместе.

Было в этом месяце еще много событий, как радостных для меня (даже в свою нынешнюю прекрасную квартиру я въехал в феврале), так и очень тяжелых. Среди последних - и то самое трагичное, которое перевернуло всю мою жизнь. С этого события начался для меня новый отсчет времени. Отныне жизнь разделилась на две части: на ту, что была до 17 февраля 1963 года, и ту, что началась после этого дня.

Каждый год с приближением февраля мысли вновь возвращаются к тому солнечному, но такому трагичному для меня зимнему дню.

Но прежде чем начать рассказ об этом страшном событии и последовавших за ним годах борьбы и надежд, не могу не упомянуть о том, что произошло накануне.

Был у меня приятель Борис Эрлих, живший по соседству, человек, как мне казалось, со странностями. Вечная грусть в его глазах (ошибочно он считал себя очень больным человеком) не вязалась с постоянным желанием смешить окружающих, что он делал очень успешно. Но не в этом заключалась странность моего приятеля. Борис был ясновидящим.

Время от времени он сообщал то одному, то другому из моих друзей о предстоящих в их жизни событиях. И хотя предсказания Бориса неизменно сбывались, мы не придавали им никакого значения, упорно считая, что все дело тут в простом совпадении. Над "ясновидящим" же между собой немножко подшучивали.

Борис часто забегал ко мне как к врачу - поговорить о своем здоровье и как к приятелю - поиграть в преферанс.

Однажды февральским вечером, когда мы играли с ним в карты, Борис вдруг спросил:

- Скажи, хирург, какая самая страшная для человека травма?

Занятый игрой, я, не раздумывая, ответил:

- Перелом позвоночника, конечно. - И тут же услышал в ответ:

- Именно это с тобой и случится.

- Может быть, может быть, - легкомысленно пробормотал я, погруженный в карты. И добавил: - Если это и произойдет, то только летом, когда я как бешеный ношусь на мотоцикле.

Честно сказать, я всегда ожидал подвоха от мотоцикла, так как очень любил скорость. Ожидал, но продолжал носиться, не в силах совладать со своей страстью.

Больше мы к этой теме не возвращались, и меня предсказание приятеля ничуть не волновало. В ту пору мы еще не слышали об экстрасенсах, не верили ясновидящим, считая все необычное, выходящее за рамки общепринятого чепухой и выдумкой необразованных людей. А между тем мы сами и были необразованными в этих вопросах людьми.

Примерно через неделю, в очередное воскресенье, я, как всегда, отправился с лыжами за город. В трамвае неожиданно встретил Бориса. Прежде мы на этом пути, да еще в трамвае, никогда с ним не встречались.

- Ты куда едешь? - спросил приятель. Я кивнул ему на лыжи и сказал, что ни одно воскресенье не проходит у меня без вылазок в лес.

- Не езди сегодня, нарушь один раз свою традицию, - сказал вдруг Борис: - Пошли к моему другу играть в преферанс.

Такая замена показалась мне чудовищной. Как можно променять лыжи на карты? Борис долго упрашивал меня не ездить за город, но я остался непреклонным. С сожалением покачав головой, он вышел на своей остановке. А я поехал дальше, на встречу со своей судьбой.

Был прекрасный солнечный день, и мы с друзьями вдоволь накатались на лыжах. А потом, "под занавес", произошло ЭТО.

...Словно на экране, вижу лес, покрытый снегом, будто гигантскими хлопьями ваты, голубое небо и себя, беспомощно распростертого на снегу. Медленно открываю глаза: что случилось, почему я лежу в такой неудобной позе? Пытаюсь подняться, но тщетно - я как будто связан по рукам и ногам и пригвожден к земле.

Что, что такое со мной? Неужели?! Да, столб... Откуда он взялся на моем пути? Словно вырос из-под снега. Не смог я, как в слаломе, обойти его, он загипнотизировал меня, парализовал волю.

Я не слышал хруста сломанных позвонков (все свершилось так легко и просто, будто веточка треснула), но словно удар электрического тока оглушил меня, пронзив тело, и оно, отрикошетив от неожиданного препятствия, еще долго катилось, кувыркалось и переворачивалось безвольной мертвой грудой по крутому склону, пока не иссякла сила инерции и я не замер, скрючившись на боку в неудобной позе. Попытался сделать движение и тут же закричал от боли. Но крика не услышал, будто он застрял в горле. Что-то душное, тяжелое навалилось на грудь, и я, как выброшенная на сушу рыба, широко раскрывал рот, отчаянно пытаясь втянуть в себя воздух. Но он не входил и не выходил из грудной клетки, словно твердый панцирь сковал ее.

И вот я лежу на дне огромного воздушного океана, окруженный могучими соснами. Вокруг столько морозного, насыщенного сосновым ароматом, вкусного воздуха, а я не могу сделать ни одного глотка, я задыхаюсь. Тело мое странно неподвижно, ноги как-то нелепо, неестественно раскинуты, словно отделены от меня. Что с моим телом, всегда таким ловким, послушным? Оно стало "каменным", я потерял над ним всякую власть: не могу пошевелить ни руками, ни ногами, не в состоянии даже повернуть голову. И только мозг совершенно ясный, мысли поразительно активны.

Предварительный диагноз мне, врачу-хирургу, поставить было не трудно: перелом позвоночника, я парализован. Поэтому главное теперь - не совершить ни одного неправильного действия. Среди моих товарищей-лыжников врача нет, значит, придется самому руководить ими.

Скосив глаза в сторону, вижу подъезжающих ко мне людей. Сейчас они, не зная, что случилось, начнут меня ворочать, поднимать, чтобы посадить или даже поставить на ноги. А меня нельзя неосторожно трогать! Ведь неправильные действия оказывающих помощь - это катастрофа: получившие подобную травму либо сразу гибнут, либо потом бесконечно долго умирают. Одно неверное движение, и острые осколки поврежденного позвонка вонзятся в вещество спинного мозга. А это конец! Только бы не потерять сознание, не допустить неверных движений моих товарищей.

Когда мой друг Слава Яковцев наклонился ко мне, я шепотом (голос пропал) объяснил ему, что следует делать. Пригодились профессиональный опыт врача и медицинская практика на "скорой помощи", где судьбу больного решают мгновения.

- Осторожно сними лыжи, расправь ноги и ровно уложи меня на спину, - давал я другу распоряжения. - Сходите за носилками в дом отдыха... Мы проезжали мимо него. Меня пока не трогайте. Подгребите горстку снега под поясницу и подоткните под меня теплые вещи.

Больше говорить я не мог: туман начал заволакивать сознание. Небо, деревья, люди, все подъезжающие и подъезжающие ко мне на лыжах, поплыли перед глазами. Глаза закрывались, хотелось спать. Но уснуть не давала (это хорошо) все усиливавшаяся боль в спине.

Около меня непрерывно сменялся "почетный караул" любопытных: они молча, с сочувствием смотрели на пострадавшего лыжника и тихо отъезжали, уступив место другим. Я безучастно смотрел на них, ожидая своих товарищей с носилками, и думал о том, как один миг может разбить человеку жизнь. Маленькая ошибка, незначительный просчет, и все летит кувырком.

Как бесконечно долго тянется время. Сколько же я уже лежу и сколько еще мне предстоит находиться в таком положении? Смерть где-то рядом. Но я не в состоянии ни шагнуть ей навстречу, ни уползти от нее в сторону. Ничего я не могу сделать, остается только ждать того или другого. Нет-нет, я не хочу умирать! Хочу жить, хочу увидеть завтрашнее утро.

Я никогда не лежал так долго на снегу и не смотрел на зимнее небо, плывущие облака, качающиеся верхушки деревьев. Снег вокруг меня умят и укатан лыжниками, а сами они снова разбрелись по склону горы, но к трамплину, с которого я так неудачно прыгнул, уже никто не приближается. Мой прыжок, видно, стал сегодня последним. Не стало на горе прежнего шума, веселья - я всем испортил настроение.

А ведь этого могло не быть. Этого вообще не должно было быть. Ведь мы уже вернулись на лыжную базу, вдоволь набегавшись по лесу. И вдруг меня снова потянуло в лес. Моим друзьям, уставшим после соревнований, очень не хотелось вновь надевать лыжи. Если бы они тогда настояли на своем! Но совладать со мной им не удалось. В меня словно бес вселился. И он, лукавый, в моем образе стал соблазнять их вернуться в лес, чтобы два-три раза прыгнуть с самодельного трамплина, который я заприметил невдалеке и уже успел опробовать. И мне удалось уговорить их. Я вдруг сделался настойчивым, упрямым, безжалостным к ним, я так требовал, чтобы они встали и пошли со мной, будто от этого зависели мое счастье и моя судьба.

Когда человек обречен или жаждет опасности, тут уж ничего не поделаешь! И моя добрая судьба, оставив все попытки спасти упрямца (друзья так долго уговаривали не возвращаться в лес), сдалась и отвернулась от меня.

И вот я, словно кто-то меня гонит, спешу к месту будущей катастрофы. Значит, это должно было случиться. И случилось! Я сам стремился к этому, и во всем виноват я один. А теперь лежу, беспомощный, на снегу, смотрю в голубое небо с редкими облаками и не верю, что можно умереть в такой прекрасный зимний день. Именно в этот момент я впервые ощутил всю красоту и важность жизни, ощутил в тот миг, когда она уже ускользала от меня.

Да, когда жизнь с ее радостями и здоровьем - в избытке, то не очень-то и замечаешь это, принимая все как должное. Осознаешь всю ее значительность лишь тогда, когда она от тебя уходит. Как я, оказывается, люблю это небо, эти деревья, снег, воздух. И может быть, сегодня вижу все в последний раз.

Как страшно умереть прежде времени, по своей глупости. Знать бы раньше, что мне дана такая короткая жизнь. А если бы знал? Что бы тогда сделал?

Я всегда был излишне самоуверен. Был убежден, что со мной ничего страшного произойти не может. Две цыганки в разное время нагадали мне долгую жизнь, назвав одну и ту же цифру - 96 лет. И я хоть и не верил гаданьям, настроил себя на этот срок, не боялся никаких опасностей. Более того, я любил опасности, любил рисковать, прыгая с мостов, высоких деревьев и опасных круч в воду, спускаясь с крутых гор на лыжах, участвуя в гонках на мотоциклах.

Что был для меня этот небольшой, почти детский самодельный трамплин, когда я летал со спортивных?! Но именно он оказался роковым: в нем гнездились беда, катастрофа, смерть.

Я не знал, что кто-то в мое отсутствие, случайно, конечно, чуть-чуть передвинул "стол" отрыва - чуть-чуть, всего на несколько сантиметров, изменив этим угол вылета и место приземления. Траектория полета уходила теперь в сторону, а я по-прежнему оставался в плену того стереотипа, который уже успел у меня выработаться во время первого знакомства с трамплином. К тому же именно этот, последний в моей жизни прыжок оказался наиболее удачным и продолжительным, что и позволило мне долететь до того места, где поджидал меня торчащий из-под снега столб от старого забора. Прыжок мог закончиться благополучно, если бы я не был хорошим лыжником, - просто не долетел бы до возникшего на пути столба, как не долетали до него прыгавшие передо мной мальчишки. Вот ведь как иногда бывает: лучше сделать дело плохо, чем хорошо. Именно мое мастерство и сыграло со мной злую шутку.

Считается, что у человека в момент смертельной опасности нервное напряжение уменьшает способность правильно ориентироваться, замедляются функции органов чувств. Так ли это всегда бывает? У меня все наоборот: чувство опасности обостряет сообразительность и способность быстро ориентироваться в обстановке. Это, как я считаю, результат занятий такими рискованными видами спорта, как горные лыжи, подводное плавание, мотоспорт.

После катастрофы меня не охватил обессиливающий страх, не было цепенящего чувства ужаса. Наоборот, проснулась уверенная, хладнокровная и яркая сила инстинкта самосохранения, которой люди, как и животные, наделены от природы.

Наверное, каждый хоть раз в жизни испытал эту маленькую таинственную силу внутри нас, которая в момент наивысшей опасности отстраняет растерявшийся ум и, обуздав страх, мгновенно оценивает положение во всей его сложности, помогая выйти из, казалось бы, безвыходного положения.

Человека в подобной ситуации можно сравнить с лунатиком, идущим по карнизу дома: каждое его движение точно и целесообразно. Но горе ему, если он вдруг проснется и в его действия вмешается разум. Инстинкт - это наше второе "я", которое молчит до поры до времени. Это прочная нить, связывающая нас с жизнью. Инстинкт охраняет нас, когда жизнь становится невыносимой, помогает не помнить о смерти и бороться за выживание.

Именно чудесная бессознательная работа инстинкта не позволила мне в тот трагический февральский день смириться с мыслью о смерти. Мучила боль, мучила неизвестность, но страха смерти не было.

Я лежал на снегу уже более часа, неспособный даже пошевелиться, изменить хоть чуть-чуть позу. А вокруг снова стали раздаваться громкие голоса, смех: в природе ничего не изменилось, в мире ничего не произошло. Жизнь лишь ненадолго замерла около моего несчастья и теперь снова пошла своим чередом. А для меня все было уже в прошлом.

Начинало темнеть. День постепенно уступал место вечеру. Наконец подъехали с носилками друзья. Кроме них нашлось много добровольцев, совершенно незнакомых людей, вызвавшихся помочь. Теперь главное - не потерять сознание от боли и суметь руководить своим спасением.

- Действуйте согласованно. Трое-четверо одновременно поднимите меня, не наклоняйте, не сгибайте тело, - звучит едва слышно мой голос. - Осторожно положите на носилки, под поясницу валик, скрутите его из одежды.

Я уже едва шепчу, но друзья различают каждое слово, действуют четко и быстро. Теперь нам предстоит трудный и долгий путь в гору. Я поглядел еще раз вокруг себя, поднял глаза к темнеющему небу: когда теперь придется увидеть всю эту красоту и удастся ли вообще? Затем прикрыл глаза. Боль становилась все нестерпимее.

Носилки несли шесть человек. Дороги не было, находили укатанную лыжню. Время от времени то один, то другой поскальзывался, спотыкался или проваливался в снег. И я, как на маленьком самолете, то проваливался в воздушную яму, то снова взмывал вверх. Боль, застрявшая где-то в позвоночнике, растекалась в такие моменты по всему телу, не доходя до ног. Там все молчало.

Моим носильщикам становилось все труднее. Я слышал их тяжелое дыхание и чувствовал спиной, как они устали. Остановки со сменой рук стали чаще. Чтобы как-то поддержать своих спасителей, облегчить их тяжелую ношу, я пытался разговаривать с ними и даже шутить.

В доме отдыха, куда меня наконец донесли, дежурного врача не оказалось (воскресенье). Среди отдыхающих (это я узнал потом) были врачи, и, конечно, они слышали о несчастном случае, но "любопытством", видно, не страдали, потому что никто из них ко мне не подошел.

Дежурная сестра сделала по моей просьбе обезболивающий укол, затем второй. Никакого впечатления, нестерпимая боль не проходила.

В это время Слава упорно звонил в Институт скорой помощи им. Н.В. Склифосовского. Не так давно я проходил там врачебную практику, а вот теперь собираюсь поступать в качестве пациента.

Через час-полтора за мной пришла машина. Мне сделали еще несколько инъекций, переложили на другие носилки, и я впервые в жизни стал пассажиром машины "скорой помощи". Прежде сидел в ней рядом с шофером, был хозяином положения. Сейчас лежал лицом вниз, неподвижный и беспомощный.

Да, судьба в тот день не раз старалась оградить меня от беды. В трамвае приятель-провидец буквально встал на моем пути за город. Как он отговаривал меня тогда от поездки! Потом друзья, уставшие от лыжной прогулки, пытались удержать от вторичной вылазки в лес, но желание еще раз прыгнуть с трамплина оказалось сильнее их убеждений.

Если бы я обратил тогда внимание на зги знаки судьбы... И все-таки она не оставила упрямца в беде: счастливые случайности, последовавшие одна за другой после трагической развязки, стали спасать меня. Выпади хотя бы одно звено из этой цепи, и гибель стала бы неизбежной. А тут - я не потерял сознания, поставил себе правильный диагноз, не поддался чувству отчаяния и страха, до конца сохранил хладнокровие. Рядом оказался дом отдыха, где была дежурная сестра, носилки и телефон. Около меня находились друзья, а в Институте имени Склифосовского дежурил мой бывший руководитель практики, который очень быстро прислал за город машину.

В дороге боли набросились на меня, словно сорвавшиеся с цепи злые псы. Не имея сил сдерживаться, я непрерывно скулил и время от времени вскрикивал, когда терпеть уже не было никакой возможности. Пожалев меня, врач дал подышать закисью азота, и я, испытывая неслыханное блаженство, стал погружаться в небытие. Не знаю, сколько времени это продолжалось, когда совершилось неожиданное: мое сознание начало раздваиваться и рядом появился двойник. Глядя на меня, он начал хохотать жутким оловянным смехом, смехом человека из потустороннего мира. В нашей жизни так никто не смеется, разве только буйно помешанные. Но вот и мое второе "я" раздваивается, и оба лица становятся еще бесцеремоннее и наглее: они постоянно пристают ко мне, кружась над головой. В конце концов двойники заталкивают меня в темный угол и набрасываются друг на друга, отчаянно о чем-то споря.

Не чувствуя своего тела, я отчетливо видел и ощущал эти фантастические, неожиданно пластичные образы, слушал свои мысли, произносимые чужими, незнакомыми голосами.

Так под влиянием наркоза мне пришлось пережить очень неприятные минуты, когда меня впервые в жизни посетили яркие зрительные и слуховые галлюцинации. Чтобы не видеть и не слышать того, что творится вокруг, пытаюсь закрыть глаза, зажимаю (как мне кажется) уши руками, но ничего не помогает: я продолжаю все видеть внутренним зрением и слышать внутренним слухом.

Хочу вырваться, бежать от всего этого и не могу, крепко удерживаемый невидимыми руками. Дохожу до исступления, впадаю в истерику, рву на себе волосы, выдавливаю глаза, бьюсь головой о стену, но голова проваливается во что-то мягкое...

В действительности же, как позже рассказал мне Слава, находившийся со мной рядом, я метался в судорогах, что-то выкрикивал, кусался, бился в руках врача. По словам психиатров, это были кратковременное безумие (аменция) и бредовые явления, когда больной теряет ориентировку в собственной личности (галлюцинации, игра воображения порождены сознанием самого больного. Подобные раздвоения личности встречаются при заболевании шизофренией).

После снятия маски действие наркоза прекратилось. Ко мне стали возвращаться сознание, слух. Как сквозь глухую стену, доносятся слова: "Очень большая потеря крови, внутреннее кровотечение..." Говорили о дорожных происшествиях, спортивных травмах, параличах. Очень бы хотелось, чтобы ко мне это никакого отношения не имело. Пытаюсь вступить в беседу, рассказать о себе, но вместо слов вырываются какие-то бульканья. Врач наклоняется ко мне и снова прикладывает маску. Я вдыхаю пары наркоза, погружаюсь в глубокий сон, и меня опять начинают окружать странные видения.

И так продолжалось во время всего нашего пути: я несколько раз погружался в темную бездну, затем всплывал. Жизнь вместе с сознанием то покидала меня, то возвращалась вновь. А машина тем временем мчалась и мчалась вперед навстречу моему спасению или... смерти.