Библиотека

Нетерпение сердец

Здоровье красиво. "Красивая улыбка", — говорим мы про знаменитый голливудский оскал. А чем красива-то? Только тем, что все зубы здоровы. "Красивая сияющая кожа" — ага, значит, здоровая, без закупорившихся пор и воспаленных прыщиков. " Красивые волосы" — блестящие, без жирных сосулек и ломкой сухости. Здоровые, короче говоря.

Человек здоровый может позволить себе быть некрасивым, небрежным. Неухоженным. Инвалид-колясочник позволить себе этого не может ни под каким видом. Небрежность моментально грозит обернуться неопрятностью, неряшеством, а некрасивость — уродством. Выглядеть уродливо не хочет никто.

— Я никогда не встану на костыли, — говорил мне, например, Володя Механошин. — Во-первых, это бесполезно. Во-вторых, по мне это некрасиво.

Некрасиво! Это определение из философии эстетов мне нигде не приходилось слышать так часто, как в обществе марафонцев-колясочников. Видимо, их мироощущение, замешенное на созерцательности (все-таки созерцательности, а не действии!), заставляет по-особому ценить такую " бесполезную в хозяйстве" вещь, как красота.

Ощутить красоту — это то немногое, вернее, то чрезвычайно громадное, что судьба им оставила, ограничив список доступных человеческих радостей. Не потому ли, что список этот скуден, и приобретает такой солидный вес, такую особую значимость, способность насладиться красотой?

Вовсе не поэты в душе и не художники по призванию, марафонцы способны были подолгу любоваться пейзажами — каким-нибудь изгибом горной дороги между Чусовым и Горнозаводском, земляничинками на привальной полянке, закатом над теплым озером.

А может быть, подумалось еще, такая страсть к красоте — ну не то чтобы страсть, а усиленное, подчеркнутое внимание, — диктуется стремлением воссоздать, восполнить гармонию мира, нарушенную собственным увечьем?

Лучше виртуозно гонять на коляске, чем ковылять на костылях.

Лучше встать на полчаса, на час, на два раньше и отправиться на трассу в отглаженном костюме, с тщательно наложенным макияжем, чем показаться "мокрой курицей".

Когда наши ребята шли по трассе — все в одинаковых бело-голубых фирменных спортивных костюмах, голубых бейсболках, специальных белых кожаных немецких перчатках, чтобы не стирать до мозолей ладони, двигающие рычаги колясок, это было действительно очень красивое зрелище. Бело-голубые машины дорожной инспекции, обрамляющие нашу колонну, бравурная музыка, звучащая из динамиков, улыбки на загорелых лицах, вскинутые в приветствии руки... Ну ровным счетом ничего, что напоминало бы об увечности этих людей, их физической ограниченности. Наша колонна напоминала гонщиков какой-нибудь "Формулы-1", усаженных на невиданную еще технику.

Не случайно во всех городках, селах и поселках, где мы появлялись, к обочинам шоссе стекались местные жители. Прежде всего, конечно, мальчишки на велосипедах. И надо было видеть, как мчались они, почетным эскортом окружив коляски, посверкивая спицами, как охотно бросались на помощь марафонцам при малейшей, даже кажущейся необходимости.

Доброе сердце у нашего народа? Да, конечно, но не только, не только в этом дело! Было, было в ребятах-марафонцах нечто такое, к чему хотелось приобщиться. Некая притягательность обаяния, волнующая аура красоты.

Как в киверах гусар, входящих в уездный город...

Волонтеры - значит добровольцы

Я уже говорила, что помогали инвалидам студенты-волонтеры. Красивое иностранное слово переводится на русский язык просто - "добровольцы". На Западе "волонтерами" называют тех, кто бескорыстно участвует в опеке (или развлечении) стариков в домах призрения, в дежурстве на телефонах доверия и в других благотворительных миссиях.

В процессе подготовки к марафону организаторы поняли: без молодых и здоровых, способных поднять, усадить, подсобить и т.д., колясочникам многокилометровый путь не одолеть никак. Взор (а потом и клич) был брошен на факультет физического воспитания Пермского педагогического университета. Просили ребят-старшекурсников, желательно покрепче, "поздоровше", ну и двух девушек. Не для компании - просто уже знали, что в коллективе марафонцев будут две женщины, и помочь им справляться с бытовыми проблемами девушкам было бы сподручнее.

Как это нередко у нас случается, клич дошел до адресата в совершенно искаженной форме. Дошел он, во-первых, не до того адресата. Предложение принять участие в марафоне передали студентам не "физвоза" (факультета физического воспитания), а физфака (факультета, на котором готовят учителей физики, а не физкультуры, и где публика с гораздо менее накачанными мускулами).

Во-вторых, студентам объяснили, что помощь их нужна будет детям-инвалидам:

- Ну там развлечь, попеть-поиграть, занять чем-нибудь увлекательным. Поэтому желательно, чтобы ребята были творческие, с огоньком.

Ольга Волкова, Андрей Чиграков, Саша Пермяков, Коля Селин, Дима Абанькин, Ирина Чупина - тогда третьекурсники физфака, друзья и приятели, составляющие одну компанию, — решили приглашение принять. Мотив был простой: это зачтется как педпрактика, так лучше две недели повыступать с пеньем и играньем перед детьми-инвалидами, чем полтора месяца торчать в пионерлагере, днем и ночью нести ответственность за оставшихся без родителей тинэйджеров. К тому же, студентам сказали про путешествие по области: аж двенадцать городов и районов! Интересно посмотреть.

Когда волонтеры явились в областное правление общества инвалидов, изумлению той и другой сторон не было предела.

— Какие песни, ребята? Какие игры-развлечения? — удивились в правлении. -Горшки! Биотуалеты! Баня! А грубая мужская сила будет нужна в первую очередь. Семь колясочников — это значит семь колясок. Нет, больше. У кого-то с собой две — комнатная и "рычажка", на всякий случай берем с собой и запасные. В автобус погрузить, из автобуса выгрузить, коляски отдельно, марафонцев на руках. По лестницам поднять — кое-где придется на второй этаж: дома без лифтов, без пандусов. Ну, а на этапе — это, значит, когда марафонцы своим ходом, на колясках, идут по шоссе, — бежать рядом, чтобы всегда можно было подстраховать, если что... Впрочем, гитару, конечно, тоже возьмите с собой. Пригодится.

Они переглянулись. Они подумали. Справедливости ради надо заметить, раздумывали ребята совсем недолго. И - согласились. Поехали!

Не знаю, что сказалось тут в первую очередь. Быть может, юношеский авантюризм, замешенный на любопытстве: что такое летний загородный лагерь, все представляют достаточно отчетливо, а вот что такое марафон на инвалидных колясках...

Может, повлияли на выбор ребят благородные мотивы, сознание своей нужности, необходимости, ведь это, черт возьми, действительно очень приятно сознавать, что без тебя "тут ничего бы не стояло".

А может, личный опыт... Во всяком случае, когда на третий или четвертый день марафона я попыталась заговорить с ними об этом, у многих нашлось что сказать. У кого-то бабушка, перенесшая инсульт, долгое время лежала парализованной ("И я помню, как было трудно всем, как ее болезнь всех измучила, какой она была беспомощной и как я ничем не могла тогда ей помочь"). Чувство вины? Желание хоть здесь, хоть сейчас воздать недоданное когда-то тому, кто в нем особенно нуждался?

У кого-то инвалидом является отец ("Только не таким, не колясочником, а с головой у него не все в порядке, спился совсем. Честно говоря, я так от него устал"). И тем не менее решился сюда? ("Отдыхаешь от смены деятельности. А тут - смена диагнозов").

Так или иначе, но ни один из волонтеров ни разу не пожалел о том, что отправился в этот марафон. Хотя упахивались ребята, что называется, вусмерть. Особенно в первые дни.

Это ведь только легко написать - погрузить-выгрузить. На самом деле процесс погрузки (особенно вначале) занимал не менее сорока минут (к концу марафона стали управляться за десять-пятнадцать минут). Столько же выгрузка. В день таких процедур не менее шести, то есть три раза погрузить-разгрузить. А в иные дни доходило и до десяти. Кроме того, обязанностью студентов было следить за техническим состоянием колясок, вовремя подкрутить что надо, подкачать колеса. Отдельный разговор - размещение, подъем по лестницам и сопровождение в туалет.

Кстати, о туалете. Когда выяснилось, что женщин в команде марафонцев не две, а три, а студенток-волонтерок всего две, Зинаида Викторовна переполошилась было: подразумевалось, что за каждым колясочником будет закреплен свой волонтер.

Но жизнь показала - это вовсе не обязательно. Во-первых, помогать человеку с парализованными ногами удобнее не в одиночку, а вдвоем. Во-вторых, в процессе прохождения марафонской дистанции все настолько сблизились и прониклись проблемами друг друга, что действительно стали напоминать одну семью. И никого уже не удивляло и не шокировало, когда Коля с Сашей на руках доносили, предположим. Веру до кабинок женского туалета, а Оля споласкивала "мальчиковые" спецбаночки.

В обязанность волонтеров вовсе не входило присутствовать на заседаниях "круглого стола". Для них это были те редкие часы и минуты, когда можно отдохнуть, подремать в салоне автобуса (все наши волонтеры жутко не высыпались. Ну еще бы! Ведь кроме основательных физических нагрузок, гулянье, провожанье и пенье под луной тоже, как говорится, имели место быть. Как же без этого в двадцать-то лет?).

Так вот, ходить на "круглые столы" волонтерам в обязанность не вменялось. Но и не возбранялось, само собой. Впервые я увидела ребят на "круглом столе" в Гремячин-ске. После Горнозаводска они не пропускали уже ни один.

А в Березниках впервые взяли слово.

Впрочем, больше поразило другое. Кроме команды волонтеров, марафонцев обслуживала группа сопровождения автоинспекции, четыре милиционера на двух машинах с сиренами и мигалками... Ну это, понятно, народ особый. В том смысле, что кланяться они не привыкли, привыкли, скорее, к обратному, чтобы им то есть кланялись. Жесткий народ, не склонный к сантиментам и особой чувствительности. Они и внешне вполне соответствовали этому образу - молодые, спортивные. Особенно эффектно смотрелся на фоне всех наших колясок их глава. Чуть было не написала — главарь, и это, пожалуй, не было бы оговоркой.

Лейтенант Игорь Коломиец и в самом деле (не только по званию, не по одной лишь должности) верховодил в этой команде. Явно неформальный лидер, он был заметен за версту - представьте себе детину ростом два метра и весом в сто килограммов (между прочим, параметры эти я уточняла у него специально).

И вот этот ироничный, насмешливый Игорь Коломиец, озабоченный, как мне казалось, только одним - поточнее (и поскорее!) довести команду до места сопровождения, на второй день начал помогать укладывать и ремонтировать коляски. На четвертый -"для променаду" - выходил на шоссе потолкать подуставшего в "рычажке" инвалида.

На седьмой гаишники устроили марафонцам потрясающий пикник с шашлыками.

А на одиннадцатый Игорь Коломиец пришел на "круглый стол" и взял слово. Он говорил про статистику дорожного травматизма ("любой из нас, здоровых, завтра может оказаться в положении колясочников") и необходимость специальных разрешающих знаков для инвалидов-автолюбителей, он требовал, чтобы власти добивались у владельцев частных стоянок бесплатного места для автомашин инвалидов.

А по возвращении в Пермь, спустя неделю, он счел своим долгом прийти и на пресс-конференцию участников марафона с журналистами.

Спустя полтора месяца, оказавшись вновь по служебной надобности в Березниках, постарался навестить Веру Чугайнову и Леночку Габаеву, проживающую аж в Боровске! Ни для чего - просто чтобы увидеть, узнать, как их настроение, а вернувшись в Пермь - отрапортовать об увиденном Вере Ивановне Шишкиной. Все-таки дисциплина, что вы хотите!

Ну, а что касается волонтеров... Они не пропустили после марафона ни одного сбора его участников, где бы он ни проходил — в приемной областного комитета соцзащиты, в кабинете у вице-губернатора, в профилактории "Энергетик", куда осенью участники летнего марафона были собраны на реабилитационное лечение. Студенты даже навещали марафонцев-пермяков дома.

А Оля Волкова однажды призналась:

— Мы теперь совсем по-другому по улицам ходим. Все ступеньки считаем, и есть ли поручни, и как можно объехать бордюр, смотрим тоже. Вот такая привычка образовалась.

Они, конечно, не станут градостроителями, наши милые волонтеры-физики. Но разве не ради этой вот "привычки", не ради того, чтобы образовалась она в умах и сердцах дорогих наших сограждан, и затевался весь этот марафон?

Коляска против веломобиля

В Соликамске марафонцев выкатились приветствовать ребята на веломобилях.

Все они занимаются в местном клубе веломобилистов. Сами мастерят причудливые конструкции, сами ездят с ними на соревнования. Сергей Иванович Санников, который руководит этим клубом уже много лет, рассказал, что в 1990 году на Всероссийских соревнованиях они заняли первое место. Впрочем, используют ребята эту технику и по другому назначению — ходят, например, на веломобилях в походы, помогают этими "тележками" родителям по хозяйству.

На центральной городской площади как-то сами собой устроились настоящие импровизированные соревнования — мальчишки-веломобилисты и колясочники. Потом веломобили оседлали наши студенты-волонтеры. Потом местные спортсмены-веломобилисты попросились "порулить", сев за рычаги запасных инвалидных колясок, которые у нас с собой были.

" Какое кощунство! — может воскликнуть иной читатель. — Экое бесстыдство — инвалидную технику на потеху ребятне предложить".

Быть может, скажи мне об этом два дня назад, и я сама восприняла бы эту игру так же. На грани фола развлечение. Но там, на площади, в гуще молодых, разгоряченных лиц, это все выглядело совсем по-иному. Даже не выглядело — ощущалось.

По-моему, именно в таких вот шутливых "обменах ролями" и происходит настоящее узнавание, стирание грани между человеком на двух ногах и человеком на коляске. Уже сама возможность сесть на низенькую, причудливо собранную двух-трехколесную технику и посмотреть человеку глаза в глаза, на одном уровне, а не с высоты собственного роста, не из окна автомобиля, дорогого стоит.

Еще отчетливее ощущаешь, как точно звучат слова девиза "Смотри на меня, как на равного", когда видишь за рычагами двух соседних колясок инвалида и здорового. Первый кажется таким ловким, таким уверенным рядом со вторым. Не правда ли, поучительное психологическое упражнение? Главное, весьма эффективно излечивает от бациллы "расизма здоровых".

"Ах, нет! Я этого не вынесу..."

Одна знакомая рассказывала:

— Не могу видеть молодых инвалидов — сразу плакать начинаю, ну хоть ты что со мной делай. Недавно на рынке парень, молодой парень, сидит — обеих ног нету. Я подошла, пятерку ему подаю, а у него и вместо рук-то культи. Ему монетку даже взять нечем. Уревелась вся!

Слышала я и другую мотивировку этого самого "не могу видеть инвалидов", прямо противоположную. Чужое несчастье, дескать, вещь заразительная, нельзя долго общаться с убитыми горем, с больными, с убогими, со страдающими и переживающими. Почему? Кто-то отвечает: "И сам таким будешь". Кто-то — опять же с точностью до наоборот: "А потому, что собственное благополучие начинает тяготить, кажется не нормой, а патологией".

У этих, на первый взгляд таких разных, мотивов в сущности одна подоплека. Это то самое, что Стефан Цвейг назвал "нетерпением сердца" (хотя точнее, по-моему, было бы перевести как "нетерпеливость", "неумение терпеть").

Наше сердце, наша душа не выносят тягости сострадания. Как, впрочем, и тягости благодарности. Благодарность — ответ на сострадание. Как часто эти чувства разводят двух "адресатов" именно потому, что ни тому, ни другому не хватает терпения души, чтобы вынести их, достойно пережить.

Вспомните сюжет цвейговского романа. Дочь богатого помещика Эдит страдает последствиями полиомиелита, она с трудом передвигается на костылях. Юный офицер, по случайности оказавшийся на большом приеме в доме ее отца, допускает бестактность: не заметив инвалидности девушки, он приглашает ее на танец. Следует бурная сцена с истерическим припадком. Затем не менее бурные извинения. Затем нежная дружба, замешенная на сострадании юноши...

Именно дружба. Именно на основе сострадания. Ведь понять, ощутить, почувствовать муки другого, как свои, — это значит не только понять и возвысить его. Это также — понять и возвысить себя. Цвейг очень точно описывает новые ощущения жесткой, привыкшей к регламентируемой дисциплине души. Она расцветала, как бутон, она наполнилась ликованием счастья — от одного сознания своей способности к милосердию, от переживания высоких, не испытанных до этого чувств.

Похоже на любовь? Может быть. Как похожи на любовь вообще все сильные чувства в этом мире — и восхищение красотой, и нежность, и ревность, и обида, и понимание, и зависть, и сочувствие...

Эдит полюбила офицера. Он ее — нет. Сначала ему показалось кощунственным само это притязание: "Разве такие могут любить? Разве имеют на это право?"

Но отец девушки, и вся ее родня, и доктор, мудрый, все понимающий философ-доктор, сам в свое время женившийся на своей слепой пациентке, постепенно, порой того не желая, втягивают офицера в опасную игру: "Не отвергай! Не признавайся! Ну еще чуть-чуть поддержи в ней эту теплящуюся иллюзию на взаимность. Правда убьет ее".

И юноша играет. И мечется, запутываясь в оттенках сложных, противоречивых чувств. И уже сам начинает почти верить, что из сострадания должен полюбить. И готов жениться. И объявляет о помолвке.

Кончается все это трагически. Он удирает, не выдержав вранья. Потом спохватывается, телеграфирует, что вернется. Но поздно. Поняв, что так и не смогла стать по-настоящему любимой, Эдит разбивается насмерть, бросившись с башни замка.

Литературоведы и моралисты, комментируя психологические коллизии романа, во все времена склонны были относить упрек в "нетерпении сердца" прежде всего главному герою, офицеру. Мол, не хватило у него нравственных сил, чтобы всего себя посвятить спасению несчастной девушки.

Мне же кажется, что упрек в нетерпении сердца относится к ним обоим. Нетерпение двух сердец. Его, не сумевшего вынести — нет, не тягости ухода за больной, а тягости дружеского сострадания, противопоставленного безответной любви. Ее сердца, не сумевшего довольствоваться малым. Свернуть на тропку любви оказалось проще, чем удержаться в границах "благодарность — сострадание". Нетерпение сердца, нетерпение сердец, не желающих осваивать новые территории новых чувств.

Когда сегодня я перечитываю этот роман, глядя на него через призму состоявшегося марафона, мне хочется сказать словами Веры Ивановны Шишкиной. Эдит нужна была не медицинская, а социальная реабилитация. Зацикленность на своей болезни, точнее, на страсти к исцелению, на одной-единственной, но не осуществленной надежде, изуродовала ее характер, ее личность, всю ее систему чувств. Причем не только ее — ее близких тоже. Что за глупость — полагать, будто любят только здоровых, красивых, тех, кто без костылей и протезов? Что за трагедия — безответность первой любви?

Помнится, как в одном из фильмов в ответ на отчаянное признание сына: "Папа, она меня не любит! Ну что мне делать?" — отец отвечает одним словом: "Страдать".

Но страдание страданию рознь. Страдать от горечи неразделенной любви — это столь же нормально и естественно, как наслаждаться, дышать, жить. И все мы — больные и здоровые — прошли через страдания безответного чувства. Ах, если бы Эдит кто-нибудь смог вовремя объяснить это! Если бы ее жизнь не ограничивалась одним поиском чудесных снадобий и методик лечения! Если бы она захотела, создала условия (а при богатстве и могуществе ее отца такое было бы вполне возможно) для общения не с одним-единственным случайным офицером, а с самыми разными людьми... Кто знает, быть может, среди обширного круга знакомых и нашелся бы кто-нибудь, кто полюбил бы ее по-настоящему, подлинной, не из сострадания слепленной любовью.

Герой С. Цвейга, перечитывая, чтобы хоть чем-то унять свое смятение, "Тысячу и одну ночь", натыкается на притчу про джинна. Этот джинн в облике беспомощного хромого старика лежал на дороге в пыли, взывая помочь ему двинуться с места. Один прохожий согласился, посадил его себе на плечи. И тогда старик обернулся злобным джинном и навсегда — навсегда! — оседлал беднягу, заставляя его выполнять все свои прихоти.

Как часто ограниченные в своих физических возможностях люди становятся вот такими джиннами для близких! И не из страха ли перед такой перспективой сильные и здоровые осекают себя в своих благих порывах? Сделаю, мол, доброе дело, а мне потом на шею сядут. А не готов шею подставить — в подлости обвинят...

Я это к чему? К Славику. К тому, что мороженка не подлость. Жизнь дарит человеку и крупные подарки, и сущие безделицы. Так стоит ли, ожидая лишь крупных выигрышей, отказываться от милых мелочей? Не лучше ли (не легче ли!) принимать их! С благодарностью. И расточать. По мере сил.

Университеты

Я помню, на одном из "круглых столов" Андрей Загородских как-то оговорился: "Когда рядом с тобой взрослые люди..." Потом, в других ситуациях, уже после марафона, я не раз слышала от колясочников что-то подобное: "Я подъехал, а там взрослые люди"...

Самому Андрею за тридцать, но, видимо, вот этот взгляд вечно сидящего человека, всегда снизу вверх, заставляет спинальника подсознательно чувствовать себя ребенком. Ребенком во враждебном взрослом мире, мире, устроенном взрослыми для взрослых.

Володя Механошин как-то проговорился: самым трудным преодолением барьеров в обживании его нового, "колясочного" образа жизни был именно этот "угол зрения". Всегда снизу вверх.

— Особенно, когда женщина подходит — так и тянет вскочить, ну, неудобно же! Не могу сидеть. А не вскочишь.

Потом он привык. Но способность совершенно по-детски радоваться жизни, радоваться даруемым ею мелочам, детская способность подмечать детали у колясочников развита по-особому.

Быть может, дело в том, что человек, получивший такую, как Андрей, Людмила, Володя, Гриша, серьезную спинномозговую травму, и впрямь измеряет свою жизнь двумя? И в этой, новой жизни Андрею всего пять лет, Грише Вотинову — три, Володе — девять.

—А ты как думала? Конечно! —смеялся он. — И все этапы проходишь заново: сначала грудничок—лежишь в пеленках, и кормят с ложечки, потом ползунок— осваиваешь жизнь на четвереньках.

— А сейчас?

— О, сейчас я уже грамотный, начальную школу окончил. Людмила вон — университет...

Да, у каждого из нас свои университеты.