Библиотека

Глава 19. Детский церебральный паралич

Наконец наступил День Труда3, возвещая, что кончилось лето и начинается осень. Как-то днем к нам приехал Джон и после тщательного осмотра объявил, что Мари может каждый день ненадолго вставать. Дни стали прохладнее, и вставать по утрам снова было не так тяжело.

В начале ноября Мари чувствовала себя достаточно хорошо и могла остаться с Джонсонами, Рут и Фендлер взяли Рори, и мы снова отправились в паломничество на юг. К этому времени наши путешествия превратились для Карен в светское событие. Носильщики, кондукторы, проводники, рассыльные, официанты — все были рады видеть ее и являлись к ней с визитами.

В августе Карен исполнилось семь лет, и три с половиной года она неустанно, день за днем стремилась к своей цели: научиться самостоятельно ходить. Каждый раз, отправляясь к доктору Б., мы спрашивали себя: «Уже?»

Этот вопрос, как обычно, больше всего занимал нас, когда мы встретились с ним на следующий день. Мы сообщили об успехах в удерживании равновесия сидя, работе на брусьях, на лыжах, победе над попеременным движением, о достижениях в самостоятельном кормлении, умывании и одевании.

Закончив осмотр Карен и ее корсета, он посадил ее на колени и сказал:

— Вам придется на денек задержаться. Она так выросла, что корсет надо обязательно переделать.

Мы только вздохнули при мысли о дополнительных расходах.

— Мы на всякий случай договорились насчет Рори и Мари, — сказал Джимми. — А что вы думаете о Карен?

— Должен сказать, что она одна из лучших моих пациенток. Этот ребенок творит чудеса. Я думаю, что такой прогресс достигнут благодаря прежде всего ей самой. Ее сообразительность, смелость, решительность — вот что помогло ей так быстро достичь сегодняшнего уровня.

— Знаешь, котенок, ты обгоняешь все графики, — улыбнулся он Карен. — Ты уже готова к костылям.

Прежде чем мы отправились домой, с нее сняли мерки.

Каждое утро, завидев почтовый фургон, я хватала Карен и бежала к дверям. Сколько же нужно времени, чтобы сделать пару костылей? Так прошла неделя, за ней другая. Мы умирали от нетерпения, потому что доктор Б. предупредил: еще месяц или два Карен не должна даже пытаться ходить на них, только учиться сохранять равновесие.

— Только через два месяца она научится делать несколько шагов, — сказал он.

Все это время, ожидая прибытия костылей, мы не могли больше ни о чем говорить.

— Я смогу отойти от брусьев? И пойти куда захочу? — снова и снова спрашивала Карен.

— Ну конечно, — подтверждала я. — Ты будешь свободна, как птичка. Но ты помнишь, что сказал доктор — это случится не сразу, может быть, даже через несколько месяцев.

— Вот увидишь, я научусь гораздо быстрее, — заверила меня Карен.

Это случилось семнадцатого ноября 1947 года. День Выдался мрачный, словно потерянные души всех времен, выл ветер. Я поставила Карен между брусьями в гостиной, поближе к зажженному камину, и включила музыку.

— Пойду приму ванну и переоденусь. Если кто-то Постучит в дверь, крикни.

Я оставила весело раскачивающуюся Карен и свернувшегося у ее ног Шенти.

Намазав лицо кремом, я с наслаждением вытянулась в горячей ванне, которая, как я надеялась, сделает меня красивее и моложе.

«Полежу двадцать минут, не меньше», — поклялась я и глубже погрузилась в воду.

Но не прошло и пяти минут, как раздался голосок Карен.

— Там кто-то пришел.

Мысленно чертыхаясь, я поспешно выкарабкалась из ванны, кое-как вытерлась и натянула халат.

— Иду! — завопила я, надеясь, что мой голос услышит стоящий за дверью. Оставляя мокрые следы, я прошлепала к дверям, приоткрыла их и высунула голову.

— Вам посылка, миссис Киллили.

Я открыла дверь, и рассыльный внес длинную картонную коробку. Шенти рванулся в открытую дверь.

— Карен, это они!

Захлопнув дверь, я принялась срывать обертку с коробки. Они были так тщательно упакованы, что могли бы без всякого ущерба для себя добираться собачьей упряжкой с Юкона. Я бросила посылку на диван и стала искать ножницы. Нашлись они не сразу, но через несколько минут я положила коробку на пол у ног Карен и с замирающим сердцем сняла крышку. Карен смотрела, как завороженная.

Там, ослепительно прекрасные, лежали наши костыли.

— Какое красивое дерево, правда? — тихо спросила она.

Я взяла ее и посадила на диван. Дрожащими руками достала из коробки костыли. Дерево или крылья?

Это не были обычные костыли, упирающиеся в подмышки. Они были короче, как раз до локтя, с широкими кожаными манжетами для рук. Чтобы пользоваться ими, нужно большую часть веса перенести на ноги, и от этого не развиваются чрезмерно мышцы плеч и бицепсы.

Я помогла Карен поудобнее взяться за костыли.

— Теперь посиди, попривыкай к ним.

— Я хочу встать, — объявила она через минуту, — доктор Б. сказал, что мне нужно тренировать равновесие.

— Ну хорошо, давай.

Я поставила ее на ноги. Сначала Карен стояла покачиваясь, но уже через несколько минут приспособилась удерживать равновесие. Мы отдохнули и снова взялись за костыли, и снова, и снова. Нас всегда предупреждали, что нельзя переутомляться, поэтому после пятой попытки я сказала:

— Смотри, устанешь. Ты сегодня замечательно потрудилась и, когда папа вернется с работы, захочешь ему показать, чему научилась. А если ты слишком устанешь, может плохо получиться. Как я тобой горжусь!

Я сняла костыли и прислонила их к дивану рядом с Карен. Меня трясло, то ли от холода, то ли от возбуждения. Нужно было немедленно хорошенько растереться и надеть теплый свитер. Карен сидела неподвижно, с пылающими щеками и сияющими глазами.

— Я скоро вернусь, — пообещала я, выходя из комнаты.

Еще полуодетая, я выглянула в гостиную. У меня замерло сердце. Карен на диване не было. Надев костыли, она шла ко мне. Один дрожащий шаг, другой, третий... Я поняла, что считаю вслух.

— Пять, шесть...

Боже мой, она же может упасть и разбиться. Но если я подойду, то могу ее испугать.

— Семь, восемь, девять, десять... Я перестала дышать.

Ее напряженное, сосредоточенное лицо побелело как мел.

— Одиннадцать, двенадцать...

На лбу и верхней губе у нее выступили капельки пота.

— Тринадцать, четырнадцать...

Она покачнулась, но устояла. Костыль снова медленно пошел вперед, за ним нога, потом другая.

— Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать...

Не знаю, как далеко она могла бы уйти, но я больше не выдержала. Неторопливо направилась к ней. Спокойно, очень спокойно подошла.

Она стояла и внимательно смотрела на меня, возможно, пытаясь заметить признаки испуга и неуверенности. Я улыбнулась и схватила ее в объятия вместе с костылями. И тут не выдержала. Я плакала и никак не могла остановиться. Откинувшись назад, Карен посмотрела мне в глаза.

— Это как с пуговицами, — сказала она. — Ты так рада, что плачешь от радости.

— Еще лучше, чем с пуговицами, — всхлипнула я, целуя ее глаза, щеки, нос, подбородок и оставляя на них следы своих слез.

— Ты меня видела, видела? — ее голос поднялся и задрожал, когда до нее дошло все значение случившегося.

— Мамочка, я могу ходить, я могу сама ходить.

На следующий день Мари едва дождалась окончания уроков. Она ходила из дома в дом и сообщала всем детям:

— Приходите к нам в половине четвертого, для вас есть большой сюрприз. Только собак сегодня не берите, — предупреждала она, направляясь к следующему дому.

Накануне вечером я позвонила Кей Джонс, и она расплакалась, как ребенок. Прежде чем привести к нам своих детей, она села и серьезно поговорила с ними:

— Для вас костыли, может быть, и знак несчастья, но для Карен это решение многих проблем.

Мы с Карен все тщательно продумали и приготовили. В три тридцать она сидела на диване, сама беззаботность, только глаза блестели от с трудом сдерживаемого возбуждения. Костыли стояли рядом с ней, прикрытые кукольным одеяльцем. Когда собрались все четырнадцать приглашенных ребятишек и Мари навела относительную тишину, она вышла на середину комнаты. С безошибочным чувством времени она дождалась момента, когда шум голосов начал стихать, и тогда произнесла:

— Карен хочет вам что-то показать, ни за что не догадаетесь, что именно!

Кей бросила на свой выводок многозначительный взгляд, чтобы, не дай Бог, не испортили весь эффект.

Мари отошла в сторону и широким жестом показала на одеяло.

К этому времени Карен была уже в таком волнении, что ноги у нее торчали вперед, точно палки, и назад она не падала только потому, что перегнулась пополам от восторга. Взмахнув рукой, она сорвала кукольное одеяльце.

— О-о-о! — дружно выдохнули изумленные малыши. Они подбежали и окружили ее.

— Какие красивые!

— Можно, я попробую?

— И я!

— И я!

Всеобщий гомон наполнил комнату, Карен улыбалась, хихикала и пыталась обхватить себя руками, с трудом сдерживая ликование.

— Успокойтесь, успокойтесь! — хором закричали Кей, Мари и я.

Когда всеобщий хаос был низведен до простого беспорядка, я объявила:

— Вы все сможете по очереди попробовать, но у нас есть еще один сюрприз.

Карен, как часто в минуты сильного волнения, прижала руки ко рту.

— Ты готова?

— Да! — воскликнула она.

Мари подала ей костыли, и дети застыли на месте, пока она просовывала руки в манжеты и устраивала поудобнее. Предчувствуя реакцию окружающих, она переводила взгляд с одного на другого. Она сдвинулась на край дивана, поставила костыли на фут впереди себя, наклонилась вперед и медленно выпрямилась. Когда она сделала шаг вперед, раздалось еще одно долгое, выразительное «о-о-о!». Потом еще шаг, и еще, и еще. Мари шла рядом с гордо поднятой головой. Рори, должно быть, вылез из кроватки, потому, что в этот момент он ворвался в гостиную с криком:

— Каен ходит, Каен ходит!

Его появление вывело остальных из транса, и, едва Мари успела подхватить Карен, все налетели на них.

Мари осталась в комнате за старшую, а мы с Кей отправились на кухню готовить угощение. Апельсиновый сок в высоких стаканах для коктейля, канапе с арахисовым маслом и желе. Мы отмечали радостное событие.

В эти дни просыпаться по утрам было просто замечательно. Мы с Карен почти каждый день тренировались с костылями, и успехи были очень быстрые. Все мои мысли были заняты только этим. Разумеется, она с самого начала должна была учиться правильно ходить с костылями, используя попеременное движение, которому так долго училась.

Бернзи привязала розовую ленточку на левый костыль и правую туфельку, и голубую — на правый костыль и левую туфельку, чтобы помочь Карен выработать навык попеременного движения рукой и ногой.

Много дней подряд посуда после завтрака складывалась в раковину, кровати оставались неубранными, и, как только Мари уходила в школу, мы с Рори и Карен доставали костыли и принимались за дело. Я приседала на корточки футах в трех перед Карен. Рори внимательно изучал мою позу, потом с большим трудом опускался, поднимался и вертел попкой до тех пор, пока его поза не начинала напоминать мою. Это оказывалось нелегко: Рори был такой толстенький, что нередко терял равновесие, падал, кричал от обиды и возмущался и снова принимался за свое. Карен, глядя на него, хохотала так, что ее приходилось сажать на стул, чтобы она тоже не упала. Наконец мы все успокаивались, и я начинала:

— Голубой костыль, голубая нога — розовый костыль, розовая нога — голубой костыль, голубая нога.

Ко мне присоединялся Рори:

— Гоубой костый, гоубая нога... Иногда он добавлял:

— Каен холосая. Мама, Каен ходит.

Со временем мы выработали в себе достаточное чувство самодисциплины и уже научились не обращать на него внимания.

— Голубой костыль, голубая нога, розовый костыль, розовая нога.

Десять, двадцать, тридцать, сто раз в день. Думаете, это утомительно? Да ничуть.

Однажды, к концу третьей недели нашего вновь обретенного счастья, Карен остановилась отдохнуть и спросила:

— Мамочка, а ты что, больше не будешь заниматься делами ассоциации церебрального паралича?

— Конечно, буду, — машинально ответила я.

—А когда? — настаивала она.

Этот вопрос вернул меня на землю и заставил задуматься. Я была так захвачена нашей радостью, что все три недели даже не вспоминала о страданиях других. Теперь я почувствовала угрызения совести.

В тот вечер, когда Джимми закончил свои дела, я сказала ему:

—Почему ты позволил мне так долго пробыть в этом полусне?

—Я считал, что тебе это будет полезно, — ответил он. — Мне не хотелось разрушать чары. Я был уверен, что все и так очень быстро кончится. Но, по правде говоря, мне и в голову не приходило, что это сделает твоя дочь.

В пятницу я возобновила свою общественную деятельность и отправилась в Нью-Йорк. День был обманчиво теплый. Чтобы утром выехать пораньше, я накануне вечером постаралась переделать как можно больше домашних дел. С утра и до вечера. - у меня было назначено несколько встреч, одна за другой. Мама жила в Нью-Йорке в районе Тридцатых улиц, и я собиралась с ней поужинать.

Становилось все более очевидно, что, если мы хотим помочь всем больным церебральным параличом, необходимо создать общенациональную ассоциацию. Для этого надо было, кроме всего прочего, изучить деятельность других национальных организаций, занимающихся здравоохранением. Некоторые из них существовали более двадцати лет, и для такого изучения требовалась огромная работа. Приходилось заниматься раскопками. Чтобы раскопать факты, надо было сначала раскопать умеющих раскапывать эти факты. Это, как нередко случается, означало, что мне пришлось встретиться со множеством людей, пока я нашла то, что нам нужно.

Суммы дорожных расходов росли, плата за няню тоже. Пришлось приобрести малоприятное знакомство с подземкой, автобусами и наилучшими пешеходными маршрутами, а также близко познакомиться с секретаршами и обстановкой множества учреждений и наиболее часто встречающейся там литературой. У меня выработалась стойкая неприязнь к «современным* креслам и диванам. При попытке устроиться поудобнее с них немедленно начинаешь сползать, а если хочешь скоротать время за сигаретой, приходится заниматься акробатическими упражнениями: сначала с усилием выпрямиться, потом согнуться пополам, чтобы дотянуться до «современного» низкого столика с пепельницей. Раньше пепельницу можно было поставить на подлокотник, но эти кресла, подобно Венере Милосской, считаются вдвойне привлекательнее из-за отсутствия такой прозаической детали, как ручки.

К концу дня, проведенного в путешествиях из одного конца города в другой, в спешке с одной встречи на другую, в ожидании нужного человека от пятнадцати минут до трех часов, я нередко просто валилась с ног. У меня развилась способность предчувствовать эти последствия и время от времени, вместо того чтобы сразу спешить домой, я отправлялась к маме за поддержкой, утешением и ужином.

В этот день я появилась у нее в шесть часов, измученная душой и телом. День оказался неудачным, ветре-чине дали ощутимого результата. Рассказ вслух о своих трудностях, проблемах, успехах и неудачах — прекрасное средство для восстановления душевного равновесия.

А наличие такого заинтересованного ив то же время сдержанного слушателя, как мама, — уже почти гарантия этого.

После ужина мы поговорили, и около половины девятого мама посадила меня в такси и повезла на Центральный вокзал. Я откинулась на подушки сиденья, наслаждаясь непривычной роскошью. Мы пересекли Девятую и Восьмую авеню — я закрыла глаза. И тут, сначала смутно, я поняла, что шофер обращается ко мне.

— Это вы та дама, у которой дочка больна церебральным параличом?

— Да, — ответила я, еще не до конца понимая значение его вопроса.

— Я вас сразу узнал.

— Но как? — я тщетно пыталась вспомнить лицо на водительской карточке.

— Вы знаете, — горячо начал он, полуобернувшись назад, — года два назад я ехал где-то около двенадцати ночи по Двадцать второй улице, и вы остановили меня. Я спросил, почему вы так поздно, а вы рассказали, что были на встрече с другими родителями, которые хотят как-то помочь ребятишкам, больным церебральным параличом.

Тут мне отчетливо вспомнился тот случай, потому что мой шофер заинтересовался и задал множество вопросов. Он спросил, что такое церебральный паралич, многие ли им болеют, многие ли в нем разбираются и что делается для больных. Он выразил горячее сочувствие и рассказал, что у него четверо сыновей. А потом спросил:

— Чем я могу помочь?

— Вы молитесь перед сном? — спросила я.

— Да, мэм, — серьезно ответил он. — Я два года служил в армии и никогда не ложился спать, не прочитав молитвы. Кое-кто из ребят поначалу смеялся, но скоро перестали, а некоторые тоже стали молиться. Я и малышей своих так же воспитывал.

Он остановился перед вокзалом на Лексингтон-авеню и повернулся ко мне.

— Тогда вы можете нам помочь, — ответила я. — Рассказывайте другим о том, что узнали, попросите своих сыновей и жену молиться вместе с вами за то, чтобы наши усилия увенчались успехом.

— Обязательно, — пообещал он.

Вспомнив об этом разговоре, я улыбнулась в темноте. Мы остановились у светофора, и он повернулся ко мне.

— Знаете, прошло уже больше двух лет, но каждый вечер мы вшестером молимся за ваше дело.

За две недели до Рождества мы снова поехали на юг. Стоял ясный холодный день.

Мы выехали в восьмом часу. В нашей машине не было отопления, а вентиляции значительно больше, чем предусматривал изготовитель. Мы изрядно промерзли, пока добрались до площади Колумба, оставили там машину и на автобусе добрались до вокзала в Джерси-Сити, где обычно садились на экспресс «Мерилендерк». К бригаде этого поезда мы испытывали такие же, почти родственные чувства, как и к «Ройал Блу», на котором мы возвращались домой.

Автобус подвез нас к самому поезду. Воздух был наполнен звуками, типичными для железнодорожного вокзала. Вагоны окутаны клубами дыма. Мы увидели знакомые лица проводника и носильщика, притопывающих от холода у дверей вагона. Выйдя из автобуса, я не отрывала взгляда от их лиц. Они четыре года были знакомы с нашей дочерью и искренне интересовались ее успехами. Стоявший позади меня Джимми подал Карен костыли, и я услышала за спиной «тук, тук, тук», когда она, впервые, сама пошла от автобуса к поезду.

Носильщик смотрел в нашу сторону. Прошло несколько секунд, прежде чем он узнал ее, и, пожалуй, минута, прежде чем он понял значение происходящего. Улыбка почти поделила надвое его темное лицо, и я услышала звук — одновременно восклицание и радостный смех. Он толкнул проводника локтем в бок и, не сводя глаз с Карен, бегом пустился к ней. Наклонившись, он ласково положил руки ей на плечи.

— Маленькая леди, маленькая леди, — повторял он снова и снова.

Проводник подошел за ним следом, громко высморкался, вытер глаза и охрипшим голосом произнес:

— Только посмотрите на мою душеньку, она идет сама.

Триумфальный марш Карен начался. Когда мы уселись на свои места, Карен взглянула на проводника и сочувственно заметила:

— У вас ужасный насморк.

Потом настала пора обедать. В вагоне-ресторане она произвела не меньший эффект. Остальным посетителям пришлось дожидаться, пока все официанты сгрудились вокруг Карен — почетный караул — когда она шла к нашему столику. Всю дорогу в наше купе заглядывали проводники из других вагонов — слух разнесся мгновенно, и Карен даже не смогла днем поспать.

Когда мы сошли с поезда, было теплее, чем в Нью-Йорке, но сыро и ветрено. У дверей отеля «Стартфорд» нас приветствовал носильщик. Он взял вещи из багажника машины и пошел вперед через крутящуюся дверь. Джимми поставил Карен на верхнюю ступеньку крыльца и стал медленно поворачивать дверь, чтобы она могла пройти. Никогда не забуду выражения лица носильщика, когда вслед за ним появилась Карен.

До стола управляющего было футов тридцать, и он нас увидел. Он не стеснялся (а может быть, и не замечал) своих слез, когда подошел к Карен и поцеловал ее. Потом позвал администратора и девушку-лифтершу, чтобы те тоже порадовались. Карен и тут проявила склонность к театральным эффектам. На глазах потрясенной публики она подошла к лифту и, опираясь на правый костыль, нажала левым кнопку вызова.

На следующий день Триумфальный марш был продолжен. К нему присоединились официанты и мусорщик, мимо которого мы всегда проходили по дороге к врачу. Мы были первыми пациентами, и доктор Б. уже был в кабинете. Едва мы раздели Карен, она сразу направилась к нему. В кабинет вела бесшумно скользящая дверь. Мы очень внимательно наблюдали за Карен и не заметили, что двери открыты и в них стоит доктор Б. Он медленно подошел к ней и с непередаваемой радостью в голосе произнес: — Мой котеночек ходит.