aupam.ru

Информация по реабилитации инвалида - колясочника, спинальника и др.

Библиотека

Часть 2. Практическая поэзия

Дневник

Что мне известно о спинном мозге? Много чего, очень много, благо ум пытлив. Что мне известно о его регенерации? Он не подлежит восстановлению. Я играю на этой бирже ожидания технологии исцеления второй десяток лет. И сдается мне, все это искусная цепь туманных промоушенов по продаже мифического товара которого нет.  Но он, однако, очень неплохо расходится. Страдающие и терпящие страдания близких людей весьма привлекательный и постоянный сектор рынка в силу стойкой растерянности покупателя и полной зависимости от иллюзии избавления кем-то поставленной на конвейер.

Какой смысл во всех моих знаниях и знаниях всех людей познающих эту тему, если они подвели к стене в конце туннеля. Мы знаем что перед нами трупп и он совершенно и необратимо мертв. Веселый венец огромного труда изучения. И Бог с ним, со временем потраченным на изучение разных вариаций жуткой констатации безысходного факта. Множество логических схем заходят в подобные саркофаги. Однако конкретный произведенный знаниями трупп лежит на мне. И я привален всей его вековой махиной. Привален почти насмерть. Что я могу сделать? Я не могу его свалить с себя, он не материален, я не могу с ним сделать ничего ведь он по сути находится во мне фоновой субстанцией. Но если он находится во мне то где же тогда я? Я где-то есть в себе. Это я ощущаю удушающее бремя. Это я барахтаюсь и протестую против полу жизни и мутного футляра на моей сути. Это Я устал, я изможден обслуживанием и упражнением торчащей из под плиты параличной периферии, я изможден сбитым циклом постоянно отбираемой мерцающей надежды, я не живу а терплю. Это я ничего не могу сделать с этой внутренней надгробной плитой долгие годы. Я собственноручно подправляю свою оградку новыми негативными познаниями, свежими иллюзиями на то что кто-то додумается как мне обрести освобождение.

Кошмар, я являюсь причиной своего заточения…

Как мне вырваться из этого водоворота? Весь сыр бор затеян вокруг анатомического фрагмента описанного и принятого ко всеобщему осмыслению как спинной мозг. Весь пласт, укатывающий меня, ориентирован на мое принятие существования во мне этой ахиллесовой пяты. Поток этот прекратить нельзя, он несметно громоздко обоснован и снабжен огромным персоналом, призванным питать эту парадигму. Но  кто, кто  мешает мне, превратить сей опознавательный признак в пустоту. Кто мешает назвать то место, в которое без конца метят камни безнадеги именем собственным только для меня, для меня  эксклюзивно, тайным новым именем. Кто мешает мне учредить некий интим внутри себя? Без толп пессимистов и доброжелателей занимающих мое воображение и силы каждодневной реанимацией следствий от приваленной приговорами причины.

Пробую… Душа моя в приятном смятении на краю этой нирваны. Попробую ей помочь решиться словами. Как ВСЕ ЭТО  вообще начиналось...в начале было слово, и слово было от Бога, и слово Бог… И так: Нарекаю в сию минуту это место в себе – УШ… Все господа, калитка прикрыта. Конец вашему нейро паразитизму. Во мне окончена жизнь вашей сомнительной парадигмы по которой я безвозвратно вычеркнут из всех списков сразу и внесен в реестр растений и минералов. Что вы знаете о регенерации УШ? Печально, что вы ничего не знаете о том что это такое. Печально, что я не имею намерения вас об этом информировать. Адью, метастазов не будет, я начинаю дышать, и я это явственно чувствую, и это делает мой выбор неотвратимым и окончательным. Наше сотрудничество окончено, связь прервана. Спасибо за длинный поучительный путь. Освобождаю это место в себе для себя первозданного. Следует ли упоминать, насколько ценное приобретение я сделал. Я обладаю пустотой, которая щекочет меня, побуждает напряженно к заполнению, но не душит, не душит. Отныне я свободен в выборе чем раскрасить распростертый небосвод именуемый УШ. Заполнение его я вверяю созидающим инстинктам осознания и чувствования истины. Пусть они смешивают и фокусируют пространство, силы и время, звезды и светила, ароматы и пыльцу, неосязаемые и вопиющие подоплеки мира, ветры земные и вселенские, чувства и импульсы, ощущения и предощущения, краски и оттенки, воду и огонь. Пусть привлекают и смешивают всю бесконечность сокровищ мирозданья. Из этих бездонных сокровищ и не такие штучки как моя примитивная персона в мгновение ока возникали. У инстинктов имеется  оттиск, согласно которому сотворяется рождение. Значит, он есть и у меня ими наделенного в их субстанции живущего, он есть во мне. Я прекращаю мешать чувственному таинственному наполнению суетой познаний и перемещений в погоне за призраком вычисленного исцеления, который еще даже не бродит на плоскости моего осмысляемого существования. Я посвящаю себя заботе о благодатной среде неизбежного развития впущенных в меня потоков истинных вечных энергий стержня мироздания. Обороне границ пустоты им во власть отданной. Просто я начинаю жить. Издаю в моей бессодержательности правило, что у этой пустоты не может быть не живой изгороди и начинаю жить с этим правилом в согласии, изгородью этой будучи. Не подглядывая, не анализируя. Любя то и веруя в то, что происходит во мне по мета закону соответствий. Живя просто вырабатывая озон и фитанциды. Соответствуя и ответствуя происходящему во мне и повсеместно созидающему таинству. Ничего не выдумывая, и оберегая от посторонних выдумок то что необходимо просто рожать а не лукаво рассчитывать или просчитывать.

Отменяю все нынешние реабилитационные обряды насилия или волевого подчинения. Не мой удел заниматься бодибилдингом. То чем я теперь займусь не имеет отношения к строительству. Вероятнее всего это выращивание, тактичное ухаживание за объектом УШ взростающем на таинственных но очевидных энергиях.  Отменяю все мозговые учреждения кумиров-светил-избавителей  и маршруты паломничества к ним за истиной. Избегаю очередей к ним, этих скопищ уплотненных до заразности хворей душевных.  Отныне пути мои будут проложены по обычным человечьим тропам во имя обычных человечьих дел. А если вынесет меня вдруг на отменяемые маршруты, то буду я и по ним не за будущим зомбированно маршировать, а в настоящее погружаться, его наблюдать, его постигать, его чувствовать и в идеале любить.  Отныне во мне будет проложен мой самый обширный и бесконечный путь. Я открыл в себе пространство которое подлежит освоению, не отвел себе времени мечтая растворить его линейный убийственный ход, не составил план мечтая вписаться в планы вселенной. Создал  образ своего тайного, глубоко во мне распростертого пространства в виде мембраны истины в зеленой, буферной рамке. Принял его как мою часть  связующую меня со всем. Наговорил себе слов с которых все начинается. Насмотрелся полу видений, полуснов наяву, образно представивших мне мой новоявленный образ. Теперь я не ученик, не пациент, не «негодный» в транскрипции инвалид. Я часть. Я часть вечного истинного оборота энергии. Часть важная, неотъемлемая, ни в чем не обделенная, ни от чего не заслоненная. И я с радостью открываюсь и ищу интеграции и слияния. Все что сейчас происходит со мной не пошлый аутотренинг, где словами рассчитанными на воздействие сонную душу из вне тормошат через уши, не нейропрограммирование, где чьи-то готовые схемы и слова кинжалами обрезают из меня исходящие лучи, упаковывают их в кабеля неведомо куда ведущие и что питающие. Пожалуй это молитва. Я чувствую как моя душа извергает слова моего намерения. Как я перетекаю этими словами из своей души в подсознание, затем в сознание, вытесняя весь хлам с богом мне отведенного островка моей ответственности и моих тактичных полномочий и управлений.

Я создатель и владелец несметного сокровища- пространства любви. Господи, ты не поверишь, как оказывается легко от души стать не рабом на мгновенье! И мгновенья эти тикают и тикают,  ничего не отнимают, ничего не уносят. И тикать будут вечно, если я не прерву волшебные звуки зачатого летоисчисления. Если…сохраню себя… своей… Беспредметной любовью созерцания.

Где ты? Чем  тешишься нынче? Ты стал все чаще предпочитать не послушание и слушание а прогулы. Куда-то выпархиваешь за порцией жизни. Как школяр слывущий нерадивым захлебываясь от счастья бродит по улицам во время уроков, так и ты прогуливаешь. Ага, вот. Ну конечно, не изучаешь а живешь. Очередная осень расцвела в твоей жизни. И ты сбежал в нее с череды описывающих перспективу занятий.

Качественно непохожим вышла нынешняя твоя отлучка в санаторий по лечебным нуждам. Как-то все совсем иначе стало тебе представляться сквозь призму года прожитого в заточении квартиры. Многое тебе стало понятнее и глубже и объемнее. Много взглядов заинтересованных стал  ты на себе замечать. Иногда ловил скрытое наблюдение за собой. Тебя это смущало: не привык ты к барьерам в коммуникабельности, к отстраненности пусть даже со знаком плюс. Ранее в общении все было просто и как бы само собой. Теперь ты видел желание с тобой общаться и некий барьер из чрезмерного смутного почтения, что ли, мешающего легкому сближению. Ты вырос каким-то образом, обрел слегка не общее, торжественное, выражение лица за год своего вынужденного отшельничества, и стал несколько выделяться в привычной и легкой ранее среде своей выраженной не будничностью. И среда осваивалась с нынешним тобой и готовилась тебя употребить. Но ты вдруг галсанул и устроил себе глубокое одиночество. Не сам устроил. Неведомый импульс переместил твое обитание по большей части в парк. В обитание, влекущее чем-то большим, чем популярность готовая принять на себя лавину публичной востребованности. Ты убежал дальше, в пейзаж, в самое лоно природы. Скитался и наблюдал, как деревья запущенного до естественности старого парка окрашиваются в неистовые цвета отживающей свой срок листвы. Скоро они обнажат неистребимую стужей суть своих стволов. А пока накопившая за лето счастья биомасса гуляет буйствуя краской и проникающей шалой энергией, затмевая силу и красу вечного. Странную, не типичную и очень удобную для тебя публику собрал на свои аллеи старый парк. Ни одного контролера или волевого насильника не встретил ты на бликующих акустической, золотой тенью тропинках. Художники, ведущие сбор урожая своих мистических переживаний накопленных в смутных импульсах и предчувствиях на протяжении жизни. Художники очарованно топтались под кронами и на лужайках, угадывая в причудах теней свои пограничные, торжественные видения. Все были нежно одиноки и созерцательны. Все тайно бродили в золотых камуфляжах вежливо огибая на дальних подступах друг друга. Все внимали явлению своих предтеч. Разведчики забытых чувств, мемуаристы каких то забытых великолепных мистерий. Охотники на себя. Спасатели, не дающие себе ускользнуть в окончательную пошлость обременительно устроенного быта. Тебе это было на руку, и компания такая очень тебе соответствовала. Им ты был адекватен.

Что-то будет, что-то будет… вибрировало ощущением твое переполненное  существо чуть отставая от медлившего и замирающего сердца. Тебя ждало то, чего ждал ты. Несказуемое чувствование. Настоящее настолько заполняло тебя, что мирра его выплескивалась из ограниченной емкости твоей сути парящей по данному времени, мирра  ниспадала водопадом лучей в прошлое, и особенно в будущее.  Каждый раз было жаль покидать парк, сматывать клубки нитей просветления  разложенных тобой по аллеям, вырывать себя с корнем из лучистой пасторали. Жаль, но великое режимное «надо» погоняло тебя в лечебное заведение, к которому ты был приписан. А там твое второе вибрирующее сердце проваливалось куда-то глубоко в недра, и ощущалось как теплый объект бесконечно отрывающийся в свой полет из под ложечки, сосущий своей потугой к отрыву. Ты был не способен без усилия над собой составлять слова для окружающих тебя людей, думать, есть, ориентироваться в банальных ситуациях. Некая высокая тоска помещала тебя в особенную невесомость, единственным фиксажем в которой был страх не спугнуть призрачное образование в солнечном сплетении, не дать ему отлететь, перестать чувствовать его щекотание. Пуповина этого опасения удерживала тебя от полного выветривания распахнутой личности, питала твое рождение, уберегала от полного твоего превращения в клубящуюся в груди нежность. Только она определяла тебя для тебя в фантасмагории твоего очередного преобразования.  Бесконечную в земном исчислении неделю одиноко вертел ты солнышки на этой качели; влетая из парка в невесомость и обратно. Почти уже поверил ты, что тебе бесконечно и закончено хорошо на этой самодостаточной окружности описывающей все. И в одну миллисекунду взрыва, вспышки, твое  «все» с его мнимой достаточностью и огромностью вдруг описало себя снаружи…

Мчась в ее темные глаза, расширяясь во всех координатах одновременно как разливается цвет восходящего солнца, познавая абсолют, ты узнал и о остатках лопнувшей икринки покинутого «все», прощально  маячащего точкой на стремительно покидаемом горизонте.

Ты погрузился в глаза женщины, как взгляд погружается в звездное небо. Погрузился без намерения и не по призыву. В природе почти непрерывно происходят подобные волшебности, в соответствии с мета законом. При которых, по чьей то запредельной воле, луч солнца вдруг растворяется в недрах моря. Или, скажем,  ветер ваяет из облаков целые ошеломляюще красивые анфилады, воплощая не свой замысел гармонии. Вот и ты вдруг совпал с этой запредельной волей, невесомо полетел всем своим существом на крылах любви.  Со всеми своими взрывными расширениями ты представлял в новом пространстве в лучшем случае ничтожный объем здания обсерватории. Невооруженным прозревшим восхищением оком ты озирал бесконечные просторы ее девственного мира, ее души. Клянусь, ты вошел в нее, аминь. Поверь в это, ты же чувствуешь вполне объективное натяжение своей души жаждущей роста в новом благодатном пространстве. Чуешь, как зовет расширяться открывшаяся сокровенная даль. Ничего что ты не преодолевал никаких кожаных преддверий, и толком даже не знаешь, где же ты вспыхнул. Это не критерий проникновения в данном случае, тут иные неосязаемые тактильно врата, с дискретными кодами не поддающимися насильственным расшифровкам. Забудь все свои юношеские схемы обладания, предтечи и фазы в которых оно совершается. Расслабься и млей в лучах бесчисленных солнц, в свежести новой реальности. Никогда не опишешь ты ключик, которым тебе дано было вскрыть сей ларец, буквы по природе своей не вмещают сияние сусального золота чувств, лишь намекая на сиятельный мир, пробуждая его в душах его ищущих.

Ты вошел… Для того, чтобы так неописуемо глубоко и истинно заронить семя своей энергии, зачать любовь, что же еще можно зачать в таких таинственных глубинах. И именно это происходит в данное благословенное мгновение. Тс-сс, тише… вы сочетаетесь… Ты гость в этой тайне. Так устроен мир, что люди не проваливаются в людей навсегда, не естественно это и абсурдно, в чувственной сфере никто никем не питается. В чувственной сфере единство двоих является поводом возведения каждого из них в степень. Люди мудро разделены на мужчин и женщин. Этим им дан тест на зрелость сознательного выбора благодати. И дело мужчины создать и заслать комету своего первого импульса слияния. Дело женщины принять ее в свой не разменянный мир и освятить к эволюции. И дело обоих вить венок божественных чувств вокруг своего святого совпадения. Лелеять плод любви, осязаемо растущий по непостижимым для них законам.

Ты покинул свою обсерваторию. Оставил дворец своей очищенной от плевел сути в царстве бесконечно волшебных сфер женщины. Ты не покинул ее мира, он стал жить в тебе. Стал отражением твоей матрицы, разлитым по всему тебе волнами  экстаза сокровеннейшей искренности. Затем ты увидел ее лицо. Нынче не великое диво увидеть столь же чудесных пропорций девичье лицо. Но лицо, которое обрел ты, поразило тебя свежим дыханием  жизни. О, это была женщина! И это была жизнь. Весь ее бездонный внутренний мир, подаренный к твоему обозрению накануне, подсвечивал ее лицо неизъяснимым ровным сиянием. Оно состояло из встречи осознанных тобой ее потаенных солнц и янтарной иллюминации парка. На шелке ее плоти встречались эти два адекватных потока и в радости воссоединения порождали не свечение даже, а мерцающий ореол тумана искорок. Праздник ее лица не оставлял и малейшей надежды на сожаление о покинутых недрах ее мира. В этом акте ты стал нечеловечески мудрым и понимал теперь каждым своим квантом что исток из которого проистекают и будут проистекать в веках-секундах все последующие праздники он просто вечен. Смелым, свободным и не способным к сожалениям вышел ты из нее, из своей женщины, в жизнь мирозданья. Не самцом, не властелином, не обладателем, не знамо кем обратился ты в погружении. Нет тебе названия однословного, ты праздник разверзнутой души. Познав причину, ты теперь безоглядно наслаждался первыми нотами симфонии следствий подтверждающих реальность только что явленного тебе неизбывного трансцендентального чуда  женской души. Восточные глаза взирали на тебя с торжественным соучастием в новорожденном совпадении. Вибрирующие чувственно губы в прелестной нерешительности замышляли звуки. Вечность ожидаемые тобой звуки.

- меня зовут Надежда…

Ее земная прана проникла в тебя звуком ее голоса и вы воссоединились в земном измерении. Какая же, оказывается,в вас таилась жажда этого слияния!

- меня тоже…

В ответ проник ты, незнакомым для тебя тембром голоса, который исключительно соответствовал  страсти мгновения.

Вы закрепили этими краткими, почти что паролями,  полу эфирную фазу вашего союза. Вы отправились в дальнейшее вояжирование  вместе. Пока по парку, или уже по жизни, кто знает где рассеяны по жизни поворотные точки бытия. Сверяя по каждому возникающему в панораме вашего мира кусту, стволу, ландшафту, световому преломлению родство вашего видения, эзотерику совпадения ваших реакций на прелесть источаемую окружающей материей. Господи, как чудно и чудно было вам вдвоем. Ее улыбка, не по сезону обнаженные плечи, водопад волос, тысячи других подробностей, жестов, токов окутывали твое сознание томной негой и растворяли его в чем-то большем чем ты, чем она, чем небо. Оплодотворенной гармонией своей сутью ты видел в окружающем мире подоплеку радуги его богом устроенного строения. Ту неопалимую купину, о названии которой ты тогда понятия не имел, упоминание о которой ты много позже бесконечно будешь вычитывать в фолиантах разноликих посвященных. Вы попали в свой освященный любовью мир, как дети попадают в выигрышную лотерейную комбинацию: просто как взять трапециевидную линзу и приложить к глазу, и увидеть праздник, просто на чистом едином дыхании не сложного истинного жеста, без планов, теорий и навязчивых желаний обладать целью. Какие цели и планы когда вы обладаете всеми мыслимыми их совокупностями! В мгновение, когда вы  очутились на вершине иерархии обладания…

Вместе вы прожили целую жизнь. День, сумерки, вечер, сияние взошедшей почти полной луны. Вокруг вас все мелькало и вальсировало кутаясь в шали фееричных траекторий . Все радовало вас своей открытостью для нового обретенного вами постижения и восприятия. Вы почти не производили слов. Вы попали в незнанную  но ведомую, такую родную по органике страну и бродили по ней дыша ее чудесностью, не прерывая дыхание на паузы уплотнения чувств в слова. Вы были так увлечены, что вам невозможно было краснобаить в привычном для флиртов ключе или описывать словами вехи своих эго. Вокруг ниспадали такие потоки проникающей в вас жизни, что под этим дождем любые консервы слов или прошлых историй были просто неуместны. Вы не питали свой союз заготовками и мемуарами. Вам обоим было даровано попасть из  причинно-следственной среды, в субстанцию где дух святой заместил все ваши прошлые неказистые представления и переживания. Вы адоптировались через омовение ласковым дождем. А впрочем, все же догадывались, какой культуры слова достойны звучания внутри происходящего с вами  чуда. И уже знали в себе чувства способные произвести эти заряженные буквосочетания…

Нерасторжимость вашего союза очевидностью возникла для тебя в остаток ночи проведенной без спутницы. Разумеется, не хотелось спать! Как можно спать во сне? Твое пребывание в холодной санаторской постели сразу запустило бдение всего отныне живущего с тобой. На закрытых веках ты снова увидел парк. Тот и не тот где ты был. Все не дообработанное там и тогда нерасширенным сознанием теперь фонтанировало вторым, третьим, бесконечным слоем почерпнутых впечатлений и чувств. Мгновенно и легко ты прожил в этом состоянии до рассвета. А когда проснулся  под едва просветлевшим небом хор птиц, таки погрузился ты в невесомый младенческий сон. В сновидение безвольно превратив свои неоглядные видения озвученные многоголосым пернатым ликованием во славу такого близкого и неизбежного рассвета. Почивал ты бесконечность…

По пробуждении, первое, что ты обнаружил,  была твоя не способность пошевелиться. Конечно, ведь ты паралитик, весьма, почти напрочь, стесненный в движениях. В этом ли дело? Новая твоя неподвижность была иного свойства. Тебя расклинили между потолком и кроватью расцветшие за ночь все до единой твои чакры. Колоннада из их воздушных шаров мягко прижимала тебя к постели, нежно предупреждая любые телодвижения. Как сладостна была эта ипостась твоего паралича под гнетом твоей отраженной силы. Как не хотелось нарушать это оцепенение. Наступило мгновение полного равновесия. Не было прошлого, будущего, верха, низа, никаких ориентиров или привязок. Была несметная сила чувства свернутая в миге замирания. Была мерцающая голубая литера-нота «ре» в глазах, и звучала малиновым звоном сила уравновесившая все. Влекущая тебя в своем скафандре в неведомую но такую вдруг узнанную высь. И ты летел. Летел весь без остатка в эту музыку, в этот свет, в этот простор. Не оставляя на всякий случай якорей в прошлом. Ты испарялся из колбы, как джины проявляются из старой заброшенной тары. Понятно, что джины возникают накануне волшебства. Ты же был джином не ищущим приказов, но уже имеющим повод для чуда в своем сердце, несколько более объемный повод чем капризные заказы имущества.  Накануне волшебства...

Вы встретились только к вечеру. Какая разница, когда вы встретились. Какая разница, где вы встретились. Она сверкнула своим голубым платьем, словно кусочек неба где-то в чаще аллей. Потом еще раз, о боже, еще… Вы рядом. Вы взялись за руки и снова умножили себя. Она не прекращая траектории своего подлета к тебе, вдруг склоняется и целует тебя в губы. Совершенное совпадение рельефа и температуры. Секунда встречи наэлектризованного тропического шелка.

- Здравствуй…- говорит она тебе оглушенному методом ее торможения.

Твое положение оказалось чрезвычайно выигрышным. Ты видишь ее лицо на фоне белоснежного замка облаков. Оно ярче этого великолепия залитого мегаваттами солнечного света. Оно ярче от отблесков полета, от проблесков счастья, от света души. Оно обязано быть оправлено этой ослепительной белой фатой облаков. И ты восседая на своем несчастном железном троне вдруг оказываешься в самой правдивой точке наблюдения. Надежда увлекает тебя в очередной танец. Вы пробираетесь в самую дикую, самую заповедную часть парка.  Зыбь песка  на проселке в край затрудняет твое движение. Она с хохотом выдергивает твою коляску из рытвин, ты тоже творишь вокруг этого какой-то хмельной юмор. У нее есть цель, и ты веришь, что она стоит твоих локальных унижений в пути. Наконец вы спускаетесь в ложбинку. Лес кончается и проявляется некая сюрреалистичная живопись. И ты понимаешь, что это и есть цель вашего кросса. Это была ее поляна. Понимаешь-  ее, ею волнуемая, ею живущая! Чувствуешь, насколько принадлежащая ей… Неведомо, сколько времени она провела на полянке до этого или стал ты свидетелем экспромта. Каким образом ее персонифицировала. Сейчас она ввела тебя в свой, ею обустроенный мир. Она наполнила собою всю низину. Травы, крохотные осенние цветы, кустарник- все ринулось флюидами  на встречу женщине, все выразило радость от ее присутствия. И ты был тому свидетелем. Она впорхнула в центр своих владений, обернулась к тебе и еще раз подарила все это великолепие тебе. Жест, которым она собрала всю любовь, наполнявшую пространство и послала тебе, ты знал, помнил и уже много раз видел. Так, в щедротах своих, поведя рукой с отставленным мизинцем и преломив бровь образовывали царства все феи, королевны и добрые волшебницы читанные и виденные тобою в сказках. Так и женщина пред тобой, обернулась вдруг лебедушкой, навевая на тебя руками-крылами чудо эманаций ее райских угодий, образовывая ими царство тебя. И закружилась в танце, улыбаясь облакам, играя с ними в томные благостные жмурки. И так и осела грациозно, с расставленными руками навзничь в объятия травы и цветов. Изнемогая от чрезмерности невидимого дождя любви просыпавшегося на ее хрупкое тело с снежных, не дождевых облаков, пробужденных женским сердцем к низвержению не атмосферных осадков.  И почти не дышала воздухом, курлыча в  запредельном эротизме, играла и переливалась безупречными линиями тела на душистом ковре растений под небесным струением. Ты снова был в ней. Отряхнув  хлам стесняющей плоти вросшей в железный,  мобильный лишь на плоскости механизм, дымкой своего желания ты окутал тело ее и душу. И был всепроницающей пеленой. От соприкосновения с которой, душа женская и тело ощущало огоньки изысканейшей нежности. И чувствовал, как этой нежности становится необъятно много. Как заполоняет она и тебя. Как ускользаешь ты в сладкий, ароматный сон принятого от тебя обладания. Как становишься ты травой, которую гладят руки. Как становишься ты воссоединенной ликующей душой…

Еще один  следующий день почти канул в лету. Он прошел как секунда. Секунда, в которую ты прожил жизнь радости. Ты бороздил казематные коридоры едва втискиваясь в их сопла растопыренными фонтанчиками блаженства бьющими из твоей горящей голубым огнем плоти. Любил всех встречных в лабиринте, в тесноте неизбежно подвергая их свежему омовению.  И они любили тебя. И каждому, оказывается, было чем. Как изменился твой мир! В нем исчезла классификация. Вероятнее всего в любом живом организме обязана присутствовать толика любви делающая его живым. И сегодня все эти подснежники и олеандры распускались тебе на встречу. В этом мироверчении ты в рецидиве с трудом припомнил, что ты самец-добытчик, и еще вчера при выбредании из парка  замыслил одну мужскую акцию. Мигом ты выпутался из сплетения цветов и ринулся на базарчик. Нашел там торговца по чернее и выменял у него на деньги невероятного размера виноградную гроздь. И перевел дух: теперь ты скоро увидишь Надежду. У тебя есть знак и герб вашего предстоящего свидания…

Правда, никакой замышленной акции у тебя не получилось. Побыл ты самовитым добытчиком лишь до тех пор пока не передал подношение в ее руки под сенью старых лип. Рухнуло клише в эту секунду. Не весть откуда пробился луч солнца в ваш уютный липовый домик и оказалось, что в руках у нее гроздь зажженных свечей. Для нее это тоже было неожиданностью. Она отнесла состоявшееся волшебство на твой счет. Кто знает, возможно она была и права. Потреблять Это как продукт, стало совершено  невозможно. Она вертела преображенную материю под каскадом света, как модницы при дворе игрались рубиновыми колье в наводненных солнцем флигелях. Она вкушала тайный свет и аромат. На этот аромат будучи богаче избалованных барышень аристократок. Ты любовался этой пасторалью. День замер на гребне своего исчезновения. День не смел покидать вас. У него еще была в палитре розовая краска для раскрашивания уже назревшей прогулки. И вы скоро в нее отправитесь. Вот сейчас женщина пригубит гроздь погрузив пару ягод-самоцветов в свои уста, повесит гирлянду грозди на ель, на прокорм и радость пернатым, и вы пойдете. И будете бродить в малиновом сиропе мимо берез великанов, фонтанчиков, монументов запечатлевших сказочных Иванов-царевичей по дурацки обладающих жар-птицей, мимо  херувимчиков из каменного пуха сотворенных. Бродить до того благотворительного мгновения, пока открывшиеся вам сегодня повсеместные взаимопроникновения и сплетения окружающего праздника жизни, не переполнят вас импульсом плотского слияния. Вы просто вдохнете это желание, овевая им свое созвучие. Вы просто погрузитесь в тотальный процесс процветающий вокруг. Ваши поцелуи и прикосновения возникнут как радуга из этих брызг растворенного ликования. Вы будете восходить по этому мосту своими душами, почти исторгающими  слезы радости готовые пополнить радугу, ликующими стонами переходящими в стенания молитв, словами возникающими из вздохов и всхлипов. Высоко в поднебесье вознесетесь вы. Гребень вашего вознесения обозначится для тебя дрожью оргазма в ее еще виноградного, пьянящего вкуса губах. Ты замрешь, осознавая поднебесное месторазмещение ваших душ. Ты замрешь, узнавая этот еще не познанный тобой никогда ранее трепет верхнечакрального оргазма, узнавая фиерию чувств произведенных не химическими реакциями в сумме с раздражением рецепторов а вспыхнувших  как искры при вхождении душ в слои ласкающего эфира, узнавая что тебе дано право сколь угодно долго  парить в этом свечении. А когда узнаешь все чуть не забытое тобой напрочь, провалишься невероятным пируэтом в  сладкую голубизну оргазма вслед за женщиной и вместе с ней, провалишься начинать но не кончать….

Все ваши силы физические уйдут на извержение счастья вами порожденного и вас превосходящего в миллионы объемов. Душа сильнее чем тело. Вы родите свое облако. И оно будет принято во флот воли Божьей. Обессиленные телами и воспрявшие реализованными высоким полетом душами вы обнявшись соскользнете лихо, до холода в груди, аки на саночках по своему округлому, всецветному мостку. И в продолжении единого выдоха озона почерпнутого где-то на границе с космосом  окажетесь снова на берегу озера, все также глядя неотрывно в глаза друг другу, все также не покидая душ друг друга. А на вашем месте останется по-прежнему почти полная луна, отраженная в глади озерной символом вашей памяти о свершившемся. И очередная радуга отплывет в антологию твоей жизни, и отразится в ней во всей, не покидая, тем не менее, твоего образа той ночи…

Наступила пора расставаться. Вы справились со своей негой. Которая трудно и долго, через всплески и накаты приходила к своему, увы, нормальному состоянию почти отсутствия. Вас ждал долгий переход по ночному парку, живущему ночной криминальной жизнью неспокойного земного времени. Ты любовался ее лицом,  под сенью луны  ставшим совершенно мраморным и таинственно притягательным. Иногда касался губами ее холодного хрупкого запястья. У тебя не было лишней одежды и возможности ее обнять, и ты вкладывал в эти краткие прикосновения в пути жар всех солнц показанных тебе в детстве в планетарии, а сейчас пылающих на почтенном расстоянии крохотными звездами. Но ты имел представление о их физике и упразднял воображением расстояния в миллионы световых лет упраздняя ночную свежесть их жаром. На вас таки наткнулась троица маргиналов и отшатнулась как от привидения. Да вы и были привидениями, никакими жертвами или бойцами, совсем не вступающими в контакт с угрозой животных импульсов сражений. Вы несли иное знамя, иного по природе героизма….

И вот больно по сердцу зацокали ее невидимые в темени каблучки. Нечто  исходит, исходит, тает в тебе во всем. Ты еще не знал этого ощущения тотального свержения в пустототу. Оно непременно возникает, когда единая на двоих аура насильно и ложно растягивается перед делением на два личных мыльных пузырька, вечно трепещущихся от дуновений среды. И деление произошло, и чудо лопнуло казалось разлетевшись на фрагменты. Тьма стала беззвучной. Ты стал беззвучным. И из этой давящей на сердце тишины вдруг стала возникать мета музыка вашего не телесного сплетения. Она сочно наполняла своей чистой полигамией сферы твоих оказавшихся окнами-куполами полушарий, пропускающих ультра голубой свет не имеющий объективного источника в ночи. Она замещала и испаряла твой приобретающий новое качество мозг.  Музыка, как и синь света, проистекала из неясного источника и наполняла твое перегретое сердце прохладительными каплями нот-партитур. Она воскрешала тебя в тебе. Музыка рождала в твоем фосфорицирующем мозге одну глобальную мысль «я с этой женщиной, был, есть и буду». Конечно, мысль звучала не в словах. Это было мысленное ощущение. Поэтому оно выглядело как мега мысль. Поэтому этот конгломерат легко заполнял омытую эйфорией до антиматерии ткань мозга  не встречая огня увядших зенитных батарей разномастных «но» и «нельзя». И властвовал в ней, ветром сметая засохшие струпья некогда непреодолимых табу на закономерность счастья. С этим плеером на ушах и дуновением свечения внутри ты и пробрался в недра своего душного и тесного санаторного узилища. Совсем просто пробрался, ничего что объект режимный и кара за ночные отлучки  предусмотрена, равно как и за самолечение и самоисцеление…

Хаос жизни устроен необозримо и непостижимо прекрасно. Вы вышли той лунной ночью на осознание это простого закона. Что с того что стоит перед тобой твоя Надежда и говорит что этому хаосу подчиняясь она должна уехать. Далеко уехать если оком озирать, если по карте географической прикидывать. И не уехать вовсе, если в души ваши поглядеть. Обнялись крепенько, единство свое сверяя, слов нашептали друг дружке горячих и проникновенных, чтобы эхом звонким и радостным раздавались в разлученных телах- вот собственно и все проводы. На том и перестали смотреть друг на друга глазами, переходя к смотринам душ.

Ты остался один в вашем контексте. И небо знает с какой благодарностью ты по нему парил. И он тебе в ответ открывал все новые таинства. Распахнутым своим зрением ты оглядывал те же березы боящиеся пошелохнуться, дабы не слетало золото драгоценного осеннего наряда. И видел этого золота наверное в два раза больше. Некоторое смещение зрения дублировало каждый лист проявленной голограммой его двойника. Бывало ты приспускал забрала ресниц когда поток золотого света становился чрезмерным для тебя не готового к обладанию таким несметным богатством. А бывало, мучил себя физически насильственным не преграждением драгоценного света, чувствуя как останавливается не нужная подпитка кислородом через легкие, как сердце колотится от страшащей попытки заменить консервативный вид потребления на неведомый непривычно обжигающий избыточностью, и гораздо больший чем нужно закостенелой структуре сбалансированного организма. Так мучительно выглядит первый полет ликующего птенца. Крылья трепещут надсадно, что твое сердце сейчас, но душа уже припала к святости небесного простора, душа уже ощутила свое предназначение. Потому не будет покоя мышцам, доколе не придут в соответствие с зовущим предначертанием.

Частью контекста ты почитал и людей временно обитающих с тобою рядом. Ах люди, спасибо что изломать исковеркать иссудить пресечь истоптать не покушались одуванчик твоего восторга. Отцвел он теперь на почве и летит по воздушному бассейну его невесомое многочисленное семя. Летит зрелое, невесомостью своей неуязвимое, к миллионам прорастаний готовое, в миллиарды новых соцветий. Летит везде и над вами тоже кружит. Чувствуете, как щекотит и безпроблемность полета пушинками летучими являет.

Ринулся ты в людской хоровод, гармонику своей души до предела растянув. Стал осознавать это скопление спинального и околоспинального люда. Тебя удивляло и радовало все.  Бригада лихих грубовато любящих теток из грязевого отделения. Старая тишайшая дева преисполненная своей тихо звенящей любовью к пациентам ее физиотерапевтической кабинки. Загадочный долговязый горбун в белом халате, совершенно отрешенный, который неизменно появлялся в вечерних коридорах и брел в свою подсобку опутанную проводами и там лелеял до глубокой ночи свою мечту о электротоковом избавлении вас от хвори. Его было немного жалко, и за него распирала огромная гордость. Ты чувствовал счастье от того, что бродят такие белые тени и ищут как отдать себя, но не всучить. Тебе легко открылось устройство спинального сообщества. Ось, вокруг которой оно вертелось как пластинка, состояла из пятерки аксакалов. Старые шахтеры, обитающие просто в пространстве парка росли там из своих мастодонтовых колясок со времен Хрущева. Обеспеченные люди предпочитали, сей растительный шаманный, сомоотреченный образ жизни. Пили по пролетарски не меряно в своем кругу, никого не приобщая и не раскручивая на выпивку. В картишки ритуально перебрасывались на интерес, меж собой как переходящие вымпелы перемещая пригоршни серебряных монет, не ища на стороне кого бы кинуть и объегорить. У них был свой поток зелья, свой замкнутый финансовый поток, свой устоявшийся поток сознания. Шурша как листвой картами и посудой, они распространяли этот высиженный ими десятилетиями истинный поток на окружающий мир. Автоматически благословляя или не благословляя, то есть отсекая все диссонирующее в движении окружающих энергий. Стерильные хирурги, поддерживающие жизнь во вскрытой ими скальпелем страстотерпия грудине бытия…

А тут еще и тезка твой прибыл на лечение. Кто как не он просто обязан был быть гостем на твоем пиру. Кому еще окончательно гулеванный акцент празднику твоего прощания с невежеством ставить. В природе все своевременно происходит, когда ты частью ее быть не гордишься. И завертелась карусель. Где и взялись люди к счастию расположенные. А нигде, просто слетелись как мотыльки на две пары ваших голубых глаз. Просто наполнили растянутый вами шатер территории свободы. Вы с тезкой слаженно трудились его растягивая. Он колышки вбивал и тетеву натягивал на северной стороне обостренной жажды явления, ты на южной ему вторил, обретение свое недавнее вкладывая. Зароилось все, закружилось в  шатре вашей палаты. Движение народа неиссякаемое и мелко мозаичное. Не проникновенное обвальное общение. То анекдотец, то  остограмиться, то хиханьки на около бытовые мотивы. Даже музыки от души никто не извлекал из инструментов. Ворчал бесконечно магнитофон в помещении и ладно. Во всей этой шараде отслеживал ты из желания посодействовать счастье не пропустить серпантин предпочтений тезки к противоположному полу. Господи, вплетут же подобное деструктивное слово противоположности в описание союзничества. Никак тебе не удавалось попасть с ним в резонанс критериев отбора претенденток на усугубление отношений. И тебя это обременяло, не сильно, по карнавальному. В  глазах уже рябило от разделенного с ним облета необъятной клумбы девичьих лиц с ясной целью, но абсолютно без понятной тебе системы критериев отбора. Только когда он стал десятую свою симпатию склонять к одной эффектной брюнетке горящей неистовой красотой зажженной серьезной черепно-мозговой травмой, рассвирепел ты весельем догадки. Нет у него никаких критериев, даже подсознательных. Не в тот вертолет ты погрузился со своей серьезностью. Он бесконечно будет летать над клумбой, а когда устанет гармонально, начнет бухаться куда попало и много раз, в месте где застанет импульс совокупления. Весело тебе стало от этого открытия. Примешь ты этот юмор и сбросишь за борт без парашюта тюк своей сурьезности. В рамках юмора начнешь стращать его, как человек бывалый в патологиях, возможным наличием неадекватных реакций у отмеченной дамы во время, ну… этого, о чем он без устали думает. Утверждаешь что это бомба. Может на небо закинуть, а может и разорвать в лоскуты. Блаженные они как зеркало волшебное- какую рожу в них покажешь, такую и доведут до логического конца развития, а во время секса почти наверняка одномоментно. Он сник сразу, насторожился, стал рассматривать себя изнутри и испугался возможного экзамена. Действительно, зачем ему возможности проблем, да еще в том месте где раньше одна голая радость пребывала.

Дурачился ты дурачился, задвинув в глубину свою намедни свершившуюся и начатую Надежду. Глубоко погрузил, как бы запамятовал о ней вовсе. Только знал глубоким сладким теплом разлитым в самом твоем эпицентре, что погружена она в тебя. Не ведал зачем тебе этот временный склероз. Но был очень уверен, что так надо. А она вызревала под этой рябью пестротой занятого ума и души. И призвала, когда срок ее нового явления вышел. Очень запросто проступила как стигма любви. Посредством человека давно на глазах пребывающего. В месте казалось ничем не чреватым, она всемогущая вдруг явилась. Был у тебя в палате сосед один тихий очень. Огромный, сединой всюду поросший сибиряк. Жил тихо наблюдал все больше, чем участвовал. Веяло от него некой легендарностью. В спинальное житие вписал он свою легенду. Веру имел в то что ходить будет- беспримерную. Первые семнадцать лет своей спинальной жизни принципиально коляской не пользовался. Лежал что Илья Муромец на печи, в параличе силушку свою в вере высиживая. Видно напутал что-то в концепции веры, потому как на ноги не встал, тер резину об наждак планеты как и вы грешные. Но золотое яичко силы долгого усердия высидел. Так было устроено что рухнул он в первые дни вашего знакомства с высоты в три метра в отвесном пике. Хряснулся в почву головушкой всей тяжестью дородного тела плюс тяжестью коляски не жадного на металл российского производства. И не сработали законы силы тяжести и земного притяжения. Чуть ошкрябал череп, тем и обошлась сцена грозящая летальным исходом. Так вот, подсел он ни с того ни с сего в очередную вашу попойку. И когда обнажил ты себя полностью пустотой времяпрепровождения и алкоголем вогнал гипнотически в твое обнаженное сознание своего сочинения стих. Пронзительную метафоричную сцену публично и невинно распинаемой любви, под свинцовыми тучами укрывающими от господа творящееся безобразие, в каком то дремучем логове инквизиции вымощенном темными булыжниками. Ужасный  протест всколыхнул тебя до дна. С некоторых пор ты стал очень бережно относиться к любым проявлениям любви, в метафорах или в жизни тебе являющихся. И на вопль о спасении, растворенном в стихе, поднялась с грунта субмарина «Надежда» и стала всплывать в верхние слои твоего сознания. И все, протрезвел ты в секунду и наполнился,  и кончилось твое глубинное вынашивание. И началась сознательная жизнь с чувством сподвигающим к очередному ренессансу…

Дневник

Припоминаю как в раннем детстве, когда еще было трудно оперировать словами, на каждое название дико и не знакомо для меня звучащего дня недели я выдумывал свои образы. Не помню как пришел к такому календарю но получилась что звукосочетание «четверг» зажигало одну истому в душе, «пятница»- другую, и так звучали все семь нот качая на голубых теплых волнах. Долго жил по этому календарю. А потом выманили меня из его музыки люди. Пришла пора их сильно любить, их стало много встречаться. Не смог им по младости объяснить в каком распрекрасном днеисчеслении пребываю. Заманить в него никого не смел, не знал как и не смог. Одному жить нельзя, вот и вышел из своего теплого моря просто поверив им, в поток бурлящий и несущийся не весть куда. И музыка умерла в символах нот, которыми заполнено методичное расписание,  однообразием скрипучее и булькающее нечто...

Отчего все так как-то…? От меня. Как это вернуть? Как? Ведь это способно жить. Ведь однажды это было.

Покинул ты тот одаривший тебя пейзаж по причине истечения срока путевки. Домой поехал. Дом встретил тебя радушно. Родные стены родительского гнезда перестали быть для тебя клеткой отгораживающей от где-то в абстракции процветающего мира. Ты погрузил в пространство очерченное стенами свой реальный цветущий мир. И стены действительно стали родными. Ты чувствовал как в тебе пульсирует чувство. И стены помогали тебе внимать этим радостным ощущениям, любезно возвращая эхо от разлетающихся от тебя далеко сквозь них флюидов. Пожалуй, ты был небывало, насыщенно счастлив. У тебя было все. Было ослепительное прошлое, был небосвод будущего, была оранжерея настоящего. Был ты туго  сбалансирован, что спинакер при ветре в четыре бала. Твой дом неожиданно стал особенно и продуктивно полон людьми. Сразу ожили обе ветви твоих прошлых вялых начинаний в сфере бизнеса и общественной деятельности. Не смолкал телефон, шла вереница людей ищущих твоей причастности к радикальным проектам анархичного того времени. И ты купался во всем этом не щадя раздаривая свою бесконечность, бесплатно раздавая слонов. Наслаждался своей неисчерпаемостью и неутомимостью.Своим пополнением по мере потребления тебя.

В один из дней ты сидел в кругу забредших на твой огонек проектантов. Горячо обсуждали чью-то свободную фантазию. Дым, гам, эмоции. Фантазия, при всем ее гуманизме, явно не вмещалась в прокрустово ложе экономики. Но красота ее и не приземленность рождала страсть и отвлекала от практически легко подъемных дел. В пылу всего этого входит в комнату мать и говорит, что тебе пришла телеграмма. Протягивает грязно серый бланк, а там… самым червонным золотом сияют словечки «буду 25-го тчк Надя тчк». Смысл этих слов обрушился на тебя таким необъятным потоком света! Ты с трудом дождался трещин в разговоре, ухватившись за которые, свернул быстренько прожектируемый ковер-самолет, вручил его авторам на доработку и выставил их

Ни мало не совестясь и не сострадая их удаляющейся веренице, похожей на змейку монахов странников связанных цепью-бременем прекрасной, но слегка футуристичной идеи. Тебе необходимо было остаться с Надеждой. И ты с ней остался. На телеграммном бланке как в телевизоре смотрел живую проекцию вашей жизни. Быть может более яркую и сочную чем действительность.  Как хорошо, как легко и правдиво вам было с ней в тебе. Как к стати звучал Бах в наушниках и в душе. Как моментально наступил вечер. Вечером на кухне ты опять не хотел есть. Попивал ради приличия чаек во время семейной трапезы и светился как настольный торшер, легко конкурируя с электричеством добытым из проводов. И видел как в ответ тебе все ФОСФОРИЦИРУЮТ.

Дни до ее приезда промчались быстро и игриво. И вот она стоит на пороге дома твоей семьи. Архитектура твоего сотового жилья странно устроена. Открывается дверь и - нате вам, лицом к лицу. Никакой визуальной перспективы приближения по прилегающим угодьям. И наверное это хорошо на определенном этапе развития. Узник выдумывает особые формы свободы проникающей сквозь метровые панцири бетона. Он ловит мельчайшие отголоски чувства приближения родного существа и визуализирует свою картину приближения. Когда дверь открылась, Надежда просто шагнула в твое внутреннее кино. Ее состояние вне тебя и внутри было совершенно идентичным и отвечало твоим ощущениям совершенства. Она была прекрасна. Разумеется, на ней был розовый газообразный шарфик и красные боярские сапожки. Разумеется, она предстала пред твои очи с лицом пылающим тем вашим розовым заревом. Эта женщина не знала совершенства, не примеряла его и не моделировала. Она жила им и в нем. Познанная тобой ее Гармония  довершалась новой составляющей-материнством. Рядом с ней стояла ее доченька. Половинка ее и вся она отраженная в этой половинке. Рядом с ней стояла распространенная и умноженная она сама. Вдвоем они запросто балансировали в огромном возрастном интервале и в равной степени были зрелы и ребячливы. Вдвоем они ждали не сходя с порога как ты воспримешь их союз. И ты просто стал третьим. На удивление просто. На душе стало легко и по детски радостно. Две пары темных глаз расширили орбиту твоего зрительного блуждания и только. Состояние естественного принятия и объединения подарило тебе секунды счастливого полета. Хорошо и мудро, что вот так сразу без долгих предварительных промоушенов, Надежда делила с тобой быть может самое дорогое что было в ее жизни. Делила плод свой. Делила смысл своей жизни. Дети, что ни говори, эфирнее взрослых. И маленькая твоя тезка моментально стала центром внимания. Ее курносое панибратство из сцены грозящей быть натянутой сотворило теплый семейный галдеж. Возникли какие-то конфеты, яблоки, мандарины, которые тасовались по карманам за ненадобностью и своим шуршанием и ароматом делали праздник встречи уютным до новогодности. А ведь и в самом деле не новый год, но целая новая жизнь наступала для всех вас…

Ты привык к любой бешенности движениям внутри себя. Иногда ты даже вызывал их чрезмерный ритм нагружая себя внутренними упражнениями фантазии или сконцентрированной мысли. Но ты оказался несколько не готов к движению возникшему в твоей квартире с прибытием долгожданных и долго выдумываемых гостей. У тебя несколько кружилась голова от взаимосвязующегося движения в доме за которым ты хотел поспеть. Возможно, ты был несколько напряжен желанием идеального совпадения миров встретившихся под одной крышей по твоему хотению. Возможно, почти не умел созидать и контролировать любовно  внешние ситуации такой сложности. А может просто, в твоей жизни еще никогда не было такого уплотненного потока позитива.

В самом деле, ведь ты никогда прежде не обучал аз букам шестилетнюю разверзнутую пытливость роста вселенную на застекленной пронзительно голубыми небесами лоджии. Белыми фресками бродили по стеклам облака, свет радости вторил им на личике девчушки, слагающей из только что  открытых ею букв еще одно имя твоей Надежды. МАМА- чертила детская рука. МАМА- шептали детские губы. МАМА- звенел ликующий детский голос. МАМА- вплетался твой баритон. Вы с ней рождались в жизнях друг друга, друг для друга.  И все чертили знаки, все звучали этим священным словом, аукались в гигантском мире, и объявляли ему о празднике вашей встречи. И вам было бесконечно хорошо. Вы запросто улетели потом с маленьким принцем из твоей потрепанной книжки на его голубую планету. И он все водил вас по ней, все рассказывал голосом твоей души как  устроено счастье. И дана была тебе награда наблюдать как слово тобою избранное и молвленное возвышает детскую душу и разукрашивает святые грезы дитя...

Никогда раньше не пил ты  полуденное, затрапезное вино с опаской, не чрезмерно ли ты пригубил нектара воплощенной тончайшей поэтики. Никогда не чувствовал себя огромным шестируким Буддой продленным по всем шести  конечностям руками родных людей. Никогда не озаряла тебя догадка до каких обстоятельств руки именуются конечностями. Ведь танец их согласованного сплетения это такое животворное начало, каких еще поискать в природе! И природа была тут как тут. Она комично шныряла по обеденному столу зеленым ручным попугайчиком и веселя не только маленькую гостью, ради которой он и был намедни позаимствован у тезки, уверял своими потешными поклонами и трескотней в том, что царство птиц благословляет ваш союз. Он был не идеальный посланник. Диковатый и размашистый в настроениях, как звуки извлекаемые тезкой из балалайки, он по чьему-то зову стал вдруг на время вашего обеда паинькой и честно и с фантазией транслировал потусторонние благословение. А вы  впускали в себя через смех это принятие вас природой. И сладкое томление неотвратимо приближающегося вашего с Надеждой уединения росло в твоей душе, росло из души в поднебесье…

Вы остались вдвоем. И созерцали друг друга. Созерцали губами, руками, всеми остальными доступными органами и зонами чувств. Созерцали до бесчувствия традиционных форм ощущений, закрывающихся под ливнем экстазов любовного исследования как напившиеся влаги небесной многочисленные цветы взрослой магнолии один за другим захлопывают лепестки. Созерцали до совершенного омовения душ этим всепроницающим ливнем. До розового намека огромного светила корректно проступившего в окне спальни в пору его очередного восхода. До тишайшего рассвета неги, наступившего в мистерии энигматичного сплетения девственных чувств источаемых вашей сутью, воспринимаемых как эхо из таких вами потревоженных далей, что вам пришлось затаиться в обоюдном оцепенении, когда вы открыли наличие столь широкого отголоска вашего соитья. Затаиться до дружного, беглого, прозрачного полусна. Который вдруг родился в вас целым белым светом, на крылах которого  смогла донестись до вас звучащая ипостась заповедного созвучия чувств из новой беспредельной реальности. И этот ваш невесомый утренний  обморок был кратким и бесконечным в одночасье, но вне всяческих параметров он был просто чудесен. Это чудесно когда ВСЕ сбылось и тоже же самое ВСЕ лишь только начинается….…

Тот рассвет был предвестником слов. Отныне все ваши слова были о любви. О принципе любви, а не лишь о чувстве друг к другу. О чем бы вы не говорили, в каждом звуке отныне будет вам слышаться сокровенный шорох запредельных перезвонов подслушанный вами в предрассветной укромности общего сна.

- как ты ехала ко мне через всю страну по диагонали, отважная очень? - жмурясь от первых лучей солнца спросил ты тогда любуясь и дивясь ею.

- да не ездила я никуда. я тут была.

И ярче солнца в разлюбом зените вспыхнул в тебе смысл и интонация ее слов. Эта вспышка намного опередила истинное положение вот только взошедшего на небосвод светила. Но вам сегодня все было дозволено. Все ваши свечения принимались вне графиков движения светил. И прижал ты  плечи женщины к своим, чтобы вдохнуть в нее это несметное свечение. И увидел явственно, как разлетается на кварки буквенное обозначение твоего Да, как рождается из твоего заговоренного в упрямой вере девиза нечто живое, пульсирующее вечностью и теплом веселого восходящего солнца...

Вы и правда были очень балованы и бесшабашны тем утром, и от того весьма  неустрашимы  и готовы к долгому труду с отложенным проявлением результата ясного изначально только вам. Две искорки ввергнутые в круговорот не истинно но истово суетливой жизни земной. И не страну пересекла Надежда, а глобус на паровозе объехала по экватору за те долгие месяцы что прошли до вашего окончательного воссоединения в ячейку общества. Дивные месяцы, не смотря географически несвоеместную, метельную, что-то старательно охлаждающую зиму, на невнятную, сбивчивую весну, на малопонятный и необъяснимый тобою ряд разъединяющих вас обстоятельств житейского толка. Вы стоически высвобождали друг друга из топи норовящей погрести всех, без предоставления льгот любящим, без особенного интереса к происходящему в их сердцах. Плохо ли было вам тогда? Да нет. Ведь разлуки в полном смысле не было. Вы жили своими встречами и находили особенную трогательность в минуту расставания, словно семя новой встречи сажали. Обнаруживали особенную ностальгическую радость в минуту встречи, словно семя грядущей разлуки погребали в грунт. Обретали особенную близость в минуту разлуки, словно трепетно лелеяли росток древа вашего дивного чувства друг к другу  своими новыми индивидуальными невероятными самочувствиями в Миру.

То время стихов и писем формировало из вас жизнеспособные половинки будущего организма вашей семьи. В высшей степени экспериментальной и почти невероятной в житейском понимании семьи, умолчим о траги-комичном  социальном статусе отводимом анархичным укладом вдрызг растрескавшейся за последние годы родной страны подобным объединениям. Семьи, у которой не предполагается совершенной формы и традиционной дееспособности. Вечно размытый твоей казалось неизбывной калечностью силуэт, постоянно хромой на тебя дуэт-  это единственное как может восприниматься со стороны беглым оком плакат семейной идиллии. Увы, почти все взгляды трассирующие вокруг беглы и торопливы. Жизнь, говорят, такая, суматошная.  И тебе предстоит целый процесс по развеиванию этого въедливого клише. В этой процедуре никто кроме тебя не может быть ведущим. Даже у твоей женщины нет полномочий родить в тебе не малую меру творческой ответственности. С этой мерой ты можешь прийти к женщине и вместе вы превратите ее в повод для вдохновения, или сразу в него самое. Но отмерить ее ты обязан сам…

Время формировало смысл, подсказывало возможности  не плоского изображения внешности вашего тандема, ее соответствия внутренней его жизни. Время накладывало объем на невыразительную в плоскости вывеску.  Вы считывали бог знает откуда чувственные планы, фантазировали, становились существами адоптированными к мирской деятельности, и продолжали импровизировать в вашем интимном, уже состоявшемся союзе. Из его неисчерпаемых кладовых заимствуя пыльцу, формы и краски для всех  цветов которые очень вам желалось переселить из ваших светлых грез в суровый климат северного полушария в котором вы имели честь и труд проживать. Вы искали, между прочим, как вы можете раздавать эти только вам ведомые букеты с бескрайнего цветущего поля вашего чувства. Потому что не раздавать это невозможно! Творили на грани абсурда. Вы, скованные по рукам и ногам твоей немощью и бесплатная раздача каких-то пока очень абстрактных и эфирных цветов - что может быть несоответственнее? Слава богу, что пребывали вы в не рациональной спасительной слепоте. И смотрели на мир из огромных окон храма своей любви, а не из мира пытались проникать за его ограду с ложными линейками в сантиметрах на перевес, готовыми вонзиться в свет благости и объявить его пустотой не фиксируемой в измерениях. Вы не играли в ролевые игры. Не метались туда сюда. В величественной радости обитали в газообразной линзе вашего воздушного замка, и покидать его не собирались. Чувство ваше избрало для вас роль и место пребывания в безупречном храме, который являлся не произведением искусства, но органичным произведением естества. Чувство отложило всяческую театральную  суету, наверное, почти навсегда. Вы просто и многообразно обитали и полировали бриллиантовые зеркала, которыми хотелось уже тогда пускать стайки солнечных зайчиков окрест замка и просто в синь неба. И из которых пока не хотелось и не было нужды осознанно собирать оптику для маяка, пульсирующего далеко-  бесконечно далеко в темень. Ведь сама темень, о которой идет так много ее питающих и утверждающих толков, вообще не обитала в вас как категория и составляющая мироздания. От этого  в вашем замке не было рвов, караулов, решеток и обученной военному ремеслу челяди. Напротив, весь он был устроен из нескольких ярусов анфилад ажурных витражей. Таких на вид проницаемых от своей высотной огромности и изящной ажурности. Но таких на деле надежно обезоруживающих прилегающее зло хитрой тактикой превращения в иллюзию. Решительно невозможно обжулить или вступить в сражение и захватить мираж сверкающий роскошью. Мираж- он для души, для совокупления светлых фантазий. Он лишь мерещится с поля битвы или из другого какого коварства. Он в ином измерении, куда не пробраться верхом на темной мысли и вооружение за не надобностью не пронести никакими хитростями…

Невероятно, но расстояния, полосующие тот незабвенный год, очень сближали вас. Не тем что Надежда по декабристски как букашка преодолевала раз за разом огромный простор необъятного шара земного, а тем что вы упраздняли простор пространством рожденным в ваших сердцах. И не понятно проходила ли ваша встречная энергия по короткому пути к фейерверку места возвышенной встречи летящих мыслей или огибала землю по дальнему радиусу. Тебе представлялось что ты в разлуке шалишь с женщиной щекоча ее спину теплым ветром нежной мысли о ней то с востока, то с запада-севера-юга и спрятавшись за глобус угадывал с какой стороны света на этот раз врасплох ее застанет твоя так ею ожидаемая  ласка. Тебе представлялось как она смеется каждый раз радуясь своей беззащитности перед перышком твоего послания касающегося  сокровенного истока шеи, как счастлива от твоей превосходной расторопности опережающей ее в прятках. Ах, как рад ты был, что выдумал такие догонялки-жмурки. Как они разнообразили постоянство вашего монументального полевого стратосферного единства. А как ликовал ты когда в гости приходила Она. В ночи, днем, все равно когда. Одинаковое, невыразимое оцепенение восторга охватывало тебя от этого визита образа любимой, прилетевшего на крылах эманаций благодати божьей к тебе  по каким либо праздничным надобностям, или с очередной светлой весточкой, или просто с желанием улыбнуться именно в эту бесценную минуту… Коротая расстояние вы коротали время и расширяли пространство для вашего неотвратимого воссоединения. До того события, на котором спотыкаются все героические сказки и сворачивают повествование фразой «и стали они жить-поживать, добра наживать». До того события, после которого инструкции дальнейшего жизнедеяния в эпосе и мифологии, увы, не присутствуют. Как и нет конкретики что же за добро такое наживается в финале, к которому с подвигами прорываться есть несомненный смысл.

Событие это явилось из очередной осени. Кто знает, может Пушкин привил тебе особую событийность этого времени года, может судьба твоя, при падении твоего зеленого яблока с древа жизни, привила страх потери и любовь к ускользающему и не досягаемому празднеству особенно янтарного солнца и ощущения повсеместного запаха несметного урожая. Не важно. Главное что совершается фактическое осуществление причинно-следственного закона, из под юрисдикции которого ты лишь не на долго пока умеешь ускользать в тотальную гармонию. У тебя ритм законных циклов припадает на раннюю осень. На пору лучащегося света,  запаха и чутья даров от щедрых богов. Твои причины блеснули в это августейшее время года. И возникают поэтому радостные пожинания плодов именно в этом светолучивом пространстве. Для блистания твоей души важны такие декорации, которые никак иначе не возникают кроме как от поворота матушки земли к солнышку особенным бочком, кроме как из этого пригашенного бархатного света свечей застывшего в серебре воздуха на весь световой убывающий день.

… Вы муж и жена. Огромное вами облученное в разлуке пространство быстро свернулось в точку вашего совместного проживания. Несметный объем света при этом сворачивании  лучом взмыл вверх и стал стационарно подсвечивать некогда рожденное вами облако.  Под этим не определяемого цвета зонтиком вы начинаете жить вместе. Тебе иногда хочется ущипнуть себя чтобы поверить что это случилось с тобой, что это случается с тобой постоянным цветущим процессом. В твоей жизни не стало пауз, ожиданий и переключений. Ты погрузился в ожидаемое и чувственно смоделированное в разлуке перманентное состояние. Ты стал сожительствовать в нем с женщиной. И она, это было заметно, испытывала адекватное чувство. Вы по прежнему витали в облаках. Вам почти ничего не стоило достойно решить текущие материальные потребности  семьи. Оказалось маленькую краюшечку фиесты можно легко обменять на любую валюту мира в объеме достаточном для обеспечения жизнедеятельности. И эта свобода оказалась весьма кстати. Как две птички божьи вы чирикали трели а ля натурель порхая по  жердочкам скамеек твоего досконально исследованного и до недавно джунглеватого и физически непроходимого парка. Чирикали в тон золотистым лучам, велюровому шелесту листвы напитанной осенними благодатными россами. В узорах чугунной вязи оград, в калейдоскопе трав перемеженных первыми палыми листьями, в аромате воздуха висящего на серебряных нитях паутин вычитывая ноты вечного гимна любви. Озвучивая их, вы обменивались интонационно насыщенными звуками, в которых почти невозможно было определить степень уплотненности информации. Ибо степень эта действительно была непостижима. У тебя тогда возникло подозрение, что птицы певчие, с которыми вы тогда так прочно подружились, общаются совершенно отлично от людей. И ты был прав в твоем подозрении. У людей издаваемые звуки  имеют право и возможность быть не связанными с движением души. Птицы же избавлены от этой фальши и пустозвонства простым способом. У них жизнь души порождает звук, в котором и отражается ее прелесть. А не наоборот и ни в коем случае не отдельно. Звука нет, если нет чувства, он просто не имеет повода родится. Как это просто… Поэтому не заслушиваться соловьиными руладами - счастье отнятое у редких людей. Возможностью так общаться между собой вы были непонятным образом одарены. Прошлое ли, будущее или настоящее было объектом ваших трогательно восторженных трелей, без разницы. Искренние, чувственные звуки, которыми вы вычленяли ваш союз из тишины, смешивали ваши души в пряный ароматный коктейль. И вы были заняты этим наиважнейшим приготовлением по пол дня к ряду. Лишь изредка, насытившись творчеством смешения душ, вы замирали в приличных объятиях где ни будь в особенно укромном уголке. И тогда ты извлекал звуки легко перебирая арфу ее ослепительно бликующих темных волос, нежно волнуя струны ее пальцев, колокольчики ресниц, флейты запястий. Твои движения нельзя было назвать воздействием. Ты бродил по роскоши симфонического оркестра движениями легкими, почти невесомыми, совсем физически ничего не значащими. Соприкасаясь с жизнью и душой живущей в инструментах. Даря контактом русло распространения стесненному в оболочке свету музыки. Приглашая этот свет к составлению цвета. И цвет возникал на стыке вашей плоти. Ультрамариновый, невероятно контрастный он вдруг проявлялся в тех местах, где по наитью ты искал соприкосновения самых таинственных ваших излучений. И женщина погружалась от той цветной мелодии в томное состояние видения снов наяву. Снов о вашей ночной обнаженной бессоннице. И ты слышал как от всего сразу, от снов, от музыки, от солнечного света проникшего в дыхание ваших и без того знойных ночей начинало трепетать ее сердце в ритме крыл жаворонка зависшего в поднебесье. И ты видел ее святые слезы любви. И ты чувствовал блестящую истину этих бриллиантов. И чуть жалел, что сейчас не ночь и их сладкий вкус достанется ветру а не тебе, и чуть смаковал свою архи приличную сдержанность, которая превращала заточенный в тебе импульс в невыразимое умиление. Обычно, в такие мгновения ты начинал разукрашивать свою мелодию вкраплениями превосходных выпестованных слов. И нежно выманивал своей песнью женщину из неба. И высыхали слезы исходя в иной план глубинной нежности. И вы бежали с места своего приземления поедать холодный шоколад или кормить лебедей на пруд, или просто бежали без цели, веруя в неотвратимое счастье любых ваших экспромтов. И по вере вашей обретали неотвратимо целые дни праздничных событий…….

Впрочем, одно запланированное движение вы обязаны были сделать в каждый из тех ваших дней. К некоторому времени около полудня вы непременно оказывались на тропке по которой из школы бежала ваша дочь. Уже зная что вы на несколько минут раньше ждете разрешение своего ожидания, вы тем не менее молчаливо томились до появления прыгающего букетика ее волосенок. Со всех ног мчась к вам, прыгая в такт своему рюкзачку она налетала на вас как дуновение свежего ветерка бездумно летящего прямо в будущее. Тараторя без умолку какую-то свою бесконечную шелестящую детскую поэзию она суматошливо припадала к вам по очереди и попеременно, словно пчелка хоботком своей ахинеи проникая в не запертые хранилища нектара переполняющего ваши души. И вы гладили ее лепестками ваших теплых рук, поощряя  трапезу. Вы радовались ее золотистому от вашей пыльцы тельцу, ее полуденной жажде, ее желанию исследовать и разделять цветение и кружение ваших сердец. И чувствовали, что ее стараниями очередная пыльца попадет куда положено. И будет новая завязь чувств. И не прервется смысл концентрировать солнечные лучи в новые объемы нектара, такие сладкие и вкусные, совершенно незаменимые при вскармливании человечков...

Обычно ваша семейная идиллия незаметно превращалась в занимательную игру. Из подручных материалов легко образовывались зоны обитания героев. Сами герои столь же легко возникали из кладовых парка. Словно добрые духи природы они целыми шеренгами в раз складывались из листьев веточек и цветков, сразу готовые предоставить свои только что материализованные образы в распоряжение дитя. И начиналось взаимодействие героев. Часто главным режиссером по умолчанию назначался ты.  Не сдерживая себя, ты вплетал в кукольное действо самые тотально идеальные схемы взаимоотношений, черпая их из прямой трансляции своей источающей счастье мудрой души. И родные люди сполна награждали тебя за несдержанность искренности своим интересом к происходящему, своим сотворчеством, своим восхищением от творимого натурального процесса…

Много позже, будешь ты искать когда же именно завертелось в твоей жизни колесо нового времени. И для себя субъективно решишь, что стронулось оно с мертвой точки в угоду тем детским играм, в которые ты впал в рассвете лет. Бывает такое, делаешь бешенные усилия, тщетно потеешь и истощаешься всем организмом уповая на результат, а система колеса обозрения жизни выходит из равновесия от сущего пустяка, который и инструментом назвать нельзя- испарится, который, и называть и назначать к использованию возбранено свыше, который, необходимо просто не лукавя прожить сполна, который, нужно просто исторгнуть из души и ветер истинного вдохновения начинает крутить возносящую над линейностью повседневности карусель.

О как же тебе нужно будет найти начало этой зримой волшебной спирали, путеводная нить которой явственно будет наблюдаться в твоем бытии. Точку, в которой действительность окончательно побеждает, казалось, окаменевшую в своей незыблемости реальность. Чтобы воздать благодарность конкретным дням жизни подарившим новый старт движению. Чтобы подтвердить в своей истории некую преемственность и не случайность и абсолютно постоянное наличие выхода.

Ты доживешь до такой фазы счастья, в которой огромным удовольствием будет неспешное, чувствами движимое осознавание промелькнувших в упоении лет, и поиск в них зашифрованных последовательностей событий и дат. Будешь ты приятно удивлен и почти зачарован  совершенной геометрией взаимосвязи событий, казалось бы текущих стихийным потоком. Будешь ты  смотреть с некоторого плато на пройденный путь и ведать и предчувствовать его продолжение, и набирать в грудь воздух пережитого в преддверии уже зовущего в дорогу нового пространства, которое будет  на глазах образовываться из обжитого. И будешь ты счастлив на этом полуденном привале в пути. Счастлив от привкуса горного воздуха прожитых лет, от того что есть кого побаловать чайком на привале, от того что есть с кем разделить чувство сведения множества блестящих искорок дней в новорожденную точку зрения и движение обозрения, распахнувшее предстоящие грандиозные дали. Будешь ты уверенно смел, ступая на продолжение стези.

Будешь ты несокрушим своей Разделенной любовью….

Назад Оглавление Далее